От сессии до сессии, или Из жизни советских студентов. Андрей Женин

Андрей Женин Из жизни студентов эпохи застоя

Введение

Шёл 1984 год. Cоветский народ привычно лил крокодиловы слезы по поводу «безвременной и невосполнимой утраты» – очередной смерти очередного престарелого Генерального секретаря ЦК КПСС. Люди продолжали вяло изображать строительство коммунизма и рапортовать о новых экономических победах, наступавших, как правило, досрочно, хотя в светлое будущее уже мало кто верил. Однако до глобальных перемен было ещё далеко, поэтому все, от мала до велика, вслух клялись в верности идеалам «родной Коммунистической партии», а по вечерам за стаканом дешёвого портвейна костерили её, любимую, всеми доступными словами и способами.

Заканчивался июнь, в Москве было жарко и душно. Мы только что сдали экзамены и перешли на пятый курс медицинского института. Впереди нас ожидала летняя врачебная практика. Можно было, конечно, остаться в столице, но каждое утро выползать из общаги, тяжело дыша перегаром, чтобы к вечеру всё повторилось вновь, нам казалось будничным и скучным. И мы, пользуясь связями в высших кругах комсомольской организации, решили броситься в омут романтики – уехать в самую глушь, какая только была доступна по распределению. Мы написали соответствующее заявление в Комитет комсомола. С учётом задействованных покровителей, решение могло быть только положительным, но мы всё-таки немного волновались, ожидая в актовом зале начала заседания. Наконец, все собрались.

– Заседание комитета комсомола лечебного факультета считаю открытым! На повестке дня – врачебная практика студентов четвёртого курса, – торжественно объявил секретарь. – К нам поступило заявление от комсомольцев Бородина, Мартынова и Рыжова, в котором они просят направить их в Гореловскую Центральную районную больницу №-ской области для прохождения практики. Это самая отдалённая территория из всех, где нам выделили места для студентов. Товарищ Рыжов, поясни, пожалуйста, собравшимся, почему ты хочешь отправиться именно туда?

Товарищ Рыжов (для друзей – Рыжий) – это мой друг Мишка, высокий блондин со смешными веснушками на лице и рыжеватой бородкой, росшей клочками. Он один из последних динозавров, продолжавших, несмотря ни на что, верить в высокие коммунистические идеалы.

– Комсомольцы не должны бояться трудностей, ведь мы резерв нашей родной коммунистической партии, – смущаясь и краснея, сказал он. – Мы поступили в мединститут, чтобы помогать людям. А там гораздо больше возможностей кому-то помочь, чем в большом городе. Поэтому прошу комитет комсомола удовлетворить мою просьбу.

Секретарь удовлетворённо закивал головой.

– Теперь ты, товарищ Мартынов.

Товарищ Алексей Мартынов – это я. Шатен среднего роста с бородой и усами, отнюдь не более густыми, чем у товарища Рыжова, обладатель неплохого чувства юмора, за которое меня всегда любили девушки и не любили многие юноши, поскольку я никак не мог отказать себе в удовольствии кого-нибудь разыграть и над кем-нибудь посмеяться. К сожалению, веру в светлое «завтра» я утратил очень давно.

– Про комсомольцев и Коммунистическую партию невозможно сказать убедительнее, чем это сделал товарищ Рыжов. Не присоединиться к нему было бы преступлением перед советским народом, – с пафосом произнёс я, и, как мне потом сообщили ответственные товарищи, сотни чертенят, водившие хоровод в моих глазах, остались довольны сказанным. Комитет комсомола одобрительно загудел.

– Товарищ Бородин? – продолжил допрос секретарь.

– А я что? Я с мужиками заодно. Тоже в эту глушь хочу, – проговорил под смех собравшихся интересный, гладко выбритый юноша, который выглядел намного старше своих друзей. – Я чего-то не так сказал? – удивлённо спросил он, обращаясь к президиуму.

Это Сашка Бородин, в миру Борода. Он хороший парень, надёжный и верный друг, но не всегда сразу «въезжает» в тему.

– Нет-нет, всё так, не волнуйтесь, товарищ Бородин, – заверил секретарь, пряча улыбку в уголках рта. – Ну что, товарищи, будем голосовать. Кто за то, чтобы удовлетворить просьбу комсомольцев Рыжова, Мартынова и Бородина и направить их для прохождения врачебной практики в Гореловскую ЦРБ, прошу поднять руку. Против? Воздержался? Единогласно. Поздравляю, товарищи! Можете быть свободны и следовать зову своего сердца. А мы продолжим наше заседание.

***

Выйдя из зала заседаний, я больно ткнул в бок комсомольца Рыжова:

– Слышишь, резерв хренов, ты про КПСС так загнул – у меня аж дух захватило. Молодец, можешь иногда.

– Мартын, не трогай партию. Ты же знаешь, я этого не люблю.

– Ну, извини, извини, – я поспешно дал задний ход. – Не буду больше осквернять твои интимные отношения с партией. Хотя ты уже большой мальчик и мог бы найти себе кого-нибудь помоложе и посимпатичнее!

Рыжий скорчил недовольную мину, но ничего не сказал. Товарищ Бородин догнал нас и с интересом спросил:

– Я что-то пропустил?

– Да нет, Борода, ничего. Мы тут с Рыжим гадаем: что про нас думают люди, когда двое бородатых одного безбородого Бородой величают?!

Все дружно засмеялись и, не сговариваясь, направились в ближайший продовольственный магазин.

Стоя перед кассой, мы долго спорили, вызывая неподдельный интерес молоденькой продавщицы.

– Один берём, – с жаром настаивал я.

– Нет, два, – возражал Борода.

– Один, – поддерживал меня Рыжий.

– Два, – ещё громче требовал Борода.

– Один, – отрезал я, – от двух нам вчера плохо было. – И, выдержав театральную паузу, сказал продавщице:

– Будьте добры, пять бутылок портвейна и один плавленый сырок!

Продавщица опешила, но выставила на прилавок пять бутылок «Тридцать второго розового» и два маленьких помятых сырка «Дружба».

– Эх, Борода, твоя взяла, – произнёс я и с притворным сожалением забрал всё-таки два сырка. – Завтра опять мучиться… Вы будете виноваты, – строго сказал я продавщице. – Могу простить Вас, если вот на этой бумажке Вы напишете номер своего телефона, как Вас зовут и где мы завтра встречаемся ровно в семь вечера.

Девушка засмеялась и написала: «Таня ждёт тебя завтра здесь в 20:00». Я поцеловал ей руку, и мы вышли на улицу.

Нас ждали общага, бессонная ночь и непредсказуемые приключения. Отмечать было что.

***

Прошли дни…

Город Горелово

-Подъём, подъём! Через десять минут N-ск! Встаём! – противно звенел в воздухе женский голос.

Я с трудом продрал глаза, пытаясь понять, зачем нужно вставать и кто такой этот N-ск. Голова раскалывалась, крупными волнами подкатывала и отступала тошнота.

– Говорила мне мама: «Не мешай, Саня, водку с портвейном», – с верхней полки донеслось бормотание почти проснувшегося Бороды.

– А я слышал, пить вообще вредно, – охрипший голос Рыжего тоже вступил в беседу.

Преодолевая мучительное желание зарыться в подушку и полежать ещё чуть-чуть, я рывком скинул с себя одеяло и вскочил на ноги.

– Хоть пиво-то осталось?

– И не думай, – твёрдо отрезал Рыжий. – У нас сегодня первый день практики, а ты хочешь на рогах в больнице появиться? Могут чего-нибудь не то подумать.

И, глядя на меня с сомнением, произнёс:

– А может, как раз то?!

Мы вышли на перрон. Только светало, но сомнений, что день будет жаркий, уже не возникало. Очень хотелось пить…

– Это мираж? – спросил Борода, указывая пальцем в сторону здания вокзала. Там стоял автомат с газированной водой!

– Будем надеяться, что нет! – хором ответили мы с Рыжим и дружно понеслись к автомату.

***

В советское время почти на каждом углу стоял автомат с надписью «Газированная вода». В него можно было засунуть монету достоинством в одну копейку, и оттуда лилась простая, холодная газированная вода. Можно было запихнуть трёхкопеечную монету, и тогда из автомата сначала выливалось немного сиропа, а потом газированная вода. Сироп мог быть лимонный, грушевый, апельсиновый и ещё чёрт знает какой, но вкус у него почему-то был всегда одинаковый. Школьники и студенты очень любили пить сироп без воды – если своевременно убирать стакан после выдачи порции сиропа, то за девять копеек можно было получить почти полный стакан сладкой жидкости.

К автомату лучше было приходить со своей тарой, поскольку гранёный стакан, который прилагался к автомату, представлял собой бесценную находку для микробиологов: из него пили все подряд, в лучшем случае споласкивая той же самой газировкой. К счастью для здоровья граждан, стакан было очень трудно привязать к автомату, а всё, что не было привязано и приковано, уворовывалось предприимчивыми комсомольцами, коммунистами и беспартийными быстро и с удовольствием.

Конечно, сироп был нужен далеко не всем: гражданам, имевшим накануне свидание с зелёным змием, требовалась просто вода, холодная газированная вода. Ходил даже такой анекдот: «Утром у автомата с газированной водой стоит бабка и собирается попить воды. Подбегает один мужик, дышит перегаром и со словами: «Прости, бабка, я с бодуна!» – выхватывает у неё стакан с водой, жадно пьёт и убегает. Потом второй, третий… Бабка растерянно качает головой и произносит: «Ничего не понимаю… У вас там, в Бодуне, засуха, что ли?!»

***

Тот, кто не пил после суровых ночных бдений ранним летним утром из запотевшего гранёного стакана холодную газировку ценою в одну копейку, кто не ощущал, как пузырьки газа смешно щекочут горло и выбегают наружу через нос, не в состоянии понять уровень счастья, которое испытывали студенты, лениво допивавшие третью-четвёртую порцию живительной влаги.

Напившись вдоволь, мы уселись на лавку и стали ждать больничную машину, которая должна была встретить нас и отвезти в Горелово. Жизнь представлялась значительно более желанной, чем десять минут назад, и мы стали разглядывать привокзальную территорию, общий вид которой полностью соответствовал нашим теоретическим представлениям о небольшом провинциальном городишке середины восьмидесятых годов ХХ века.

Дело в том, что ситуация с информацией в СССР обстояла ужас как плохо. В то счастливое время ещё не было ни мобильных телефонов (стационарные и то имелись далеко не у всех, даже в крупных городах), ни Интернета. Приходилось обращаться к различным справочникам, из которых узнать что-либо ценное о нужном объекте не представлялось возможным. По мнению идеологов социализма, такие сведения могли представлять стратегический интерес для многочисленных врагов советского народа, которыми кишмя кишела вся окружавшая действительность. Двухэтажное здание вокзала с облупившейся краской, единичные сонные прохожие, стройные ряды тополей и лип, лениво шевеливших тяжёлыми ветвями, – всё это вполне соответствовало нашим гипотетическим знаниям о российской глубинке. Так, созерцая спокойный и умиротворяющий пейзаж, мы незаметно для себя погрузились в дремоту.

***

– Мужики, уже десять утра, – воскликнул Рыжий, продирая глаза.

– Вот чёрт! – Я тоже проснулся. – Долбаная машина, похоже, нашу встречу прогуляла!

– Похоже на то, – согласился Борода, сладко позёвывая.

«Будем добираться самостоятельно», – решили мы, справедливо расценив, что иного выхода у нас просто нет, а «язык до Киева доведёт». Мы нашли видавший виды автобус «ПАЗ», отправлявшийся в Горелово через сорок минут, уселись на заднее сиденье и тут же вновь погрузились в беззаботный сон, свойственный молодым людям с чистой совестью, особенно после нескольких литров различного рода алкогольной продукции, выпитой в поезде накануне ночью.

***

– Выходить будем или обратно поедем!? – прогремел хриплый бас, безжалостно выдёргивая нас из сладкого плена Морфея.

Мы, как по команде, открыли глаза и ошалело посмотрели друг на друга. Автобус стоял в чистом поле, и лишь покосившийся столб с буквой «А» указывал на наличие автобусной остановки.

– Что это? Ты куда нас привёз? – злобно спросил Борода у водителя.

– В Горелово. А вы куда хотели? – озадачился мужик.

– А где сам город? – удивился я.

– Какой город? Здесь нет никакого города…

– А как же Горелово?

– Так это и есть Горелово! Сейчас пройдёте по дороге километра полтора-два, и будет ваше Горелово! Туда на автобусе не проедешь: дорога больно узкая! Только города никакого не ждите – так, деревня вдоль реки домов на двести!

– А больница тут есть?

– Больница есть. На пригорке, возле церкви, мимо не пройдёте! А вы что, лечиться приехали?!

– Да, лечиться, похоже, нам не помешает, раз мы по собственному желанию и зову Коммунистической партии сюда припёрлись, – задумчиво произнёс я. – Ладно, спасибо, шеф, что довёз. Пошли, мужики… лечиться…

Солнце пекло нещадно. По синему небу лениво плыли утомлённые жарой редкие облачка. Испепеляющий зной изрядно подпортил желтизной некогда зелёную траву. По просёлочной дороге, коричневой лентой разрезавшей зеленовато-жёлтый ковёр бескрайнего некошеного поля и плавно петлявшей то вверх, то вниз, медленно шли три молодых человека, проклиная духоту, свою тягу к романтике и увесистые сумки в руках.

Минут через пятнадцать мы наконец увидели одинокий дорожный знак, гордо возвышавшийся на обочине. На нём значилось: «Горелово». Вдали показались первые покосившиеся домишки. Подойдя поближе, мы убедились, что водитель автобуса вовсе не лукавил: вдоль небольшой речушки шириной метров восемь-десять одна за другой теснились бревенчатые лачуги с трубами из красного кирпича на поросших травой крышах. Впереди на пригорке маячил купол церкви со странным крестом, у которого отсутствовала правая сторона.

– Глядите, мужики, – засмеялся я, вытирая с лица крупный пот, градом катившийся на потрескавшуюся от зноя землю. – Здесь настоящий оплот Советской власти! Даже крест косит под звезду – он пятиконечный!

Рыжий неодобрительно покачал головой, но сил взывать к моей комсомольской совести у него не осталось, и он промолчал.

Подойдя поближе и поднявшись на пригорок, мы увидели полуразвалившуюся церковь с тяжёлой дверью, зачем-то закрытой на ржавый амбарный замок, и тем самым, действительно пятиконечным, крестом на куполе. Рядом с церковью, метрах в десяти, по одну сторону тянулся ряд двухэтажных бараков, по другую примостились одноэтажные бревенчатые домики (надо отдать должное, находились они в лучшем состоянии, чем на окраине деревни). На всей плоскости пригорка трава была вытоптана, а возле одного из бараков стоял зелёный УАЗ с проржавевшими порогами и передними крыльями. Пассажирскую дверь украшала внушительная прореха. Рядом была припаркована потрясающая воображение чистотой и блеском новенькая чёрная «Волга» – мечта любого советского человека.

– Вот это класс! – восхищённо воскликнул Борода. Он слыл в кругу друзей большим знатоком автомобилей и вообще всякой колёсной техники. – Чья же это красавица? И как она здесь очутилась?

Перед другим бараком возле старенькой лавочки стоял на четвереньках и тщетно пытался подняться долговязый мужчина неопределённого возраста в белом (вернее, сером!) халате. Мы подошли к нему, чтобы помочь и заодно узнать, где здесь больница. Мужчина нашей помощи совсем не обрадовался, принялся свирепо вращать глазами и материться. Он был настолько пьян, что ничего членораздельного выудить из него не удалось, поэтому мы решили прогуляться вдоль хлипких строений.

На здании, перед которым стояла красавица «Волга», мы увидели табличку с надписью, сделанной золотыми буквами: «Министерство здравоохранения РСФСР. Гореловская центральная районная больница». Под ней подрагивал от ветерка неровно приклеенный тетрадный лист, на котором корявым почерком было начертано «АДМИНЕСТРАЦЫЯ» (орфографию оставляю исходной).

«Чудны дела твои, Господи», – подумал я и украдкой перекрестился, глядя на скособоченную церковь с поймавшим звёздную болезнь крестом.

Мы открыли скрипучую дверь, и… наша врачебная практика началась.

Главный врач

В полутёмном помещении за столом с важным видом сидела сухонькая старушка в очках с треснутым стеклом и делала вид, что перебирает бумаги. За её спиной мы увидели две двери. На левой было написано: «Главный врач тов. Башкатов Валерьян Савельич», на правой значилось: «Заместитель главного врача по лечебной части тов. Башкатова Мария Ивановна».

В Советском Союзе слово «товарищ» было одним из самых распространённых, но вовсе не за счёт его традиционного смысла. Дело в том, что, начиная с истоков коммунистического движения, так обращались друг к другу его участники, вне зависимости от пола, возраста и общественного положения. Обычному «Иван Иваныч» все почему-то предпочитали «Товарищ Сидоров», а в народе даже ходила шутка: «Среди нас, товарищи, есть такие товарищи, которые нам, товарищам, товарищи, совсем не товарищи!» Даже в государственных учреждениях на табличках перед фамилией ответственного лица обязательно было написано «ТОВАРИЩ Сидоров» или, на худой конец, сокращённо «Т. или Тов. Сидоров».

– Муж с женой, что ли? – удивился Борода.

– Супруги они. А вы, товарищи, собственно, к кому? – спросила старушка хриплым, прокуренным голосом.

– Мы студенты из Москвы, приехали отбывать… простите, проходить практику. Нас должны были встретить… – начал было Рыжий, но старушка прервала его:

– Мне, милок, оно без надобности. Своих делов хватает. Вам к хозяину.

Она встала, постучала в дверь, осторожно открыла её, к нашему удивлению, поклонилась в пояс и подобострастно спросила:

– Валерьян Савельич, к Вам заезжие из самой Москвы. Не соизволите ли принять?

– Пусть заходят, – раздался властный голос.

Мы зашли в просторный кабинет. Спиной к окну стояло деревянное резное кресло с высокой спинкой. Из-за стола нам навстречу тяжело поднялся грузный мужчина лет пятидесяти – пятидесяти пяти с красным лицом, испещрённым лиловыми прожилками и выдававшим в нём человека, состоящего с зелёным змием в близких, дружеских отношениях. Белый накрахмаленный халат не мог скрыть обширное пузо, которое ясно говорило окружающим, что его обладатель не только выпить, но и поесть не дурак.

«Зря эти гады не дали мне утром пивка принять. Этот бы понял», – пронеслось у меня в голове.

– Кто такие? – пророкотал владелец кабинета.

– Мы студенты из Москвы, приехали на практику. Нас должны были встретить, но не встретили, пришлось самим добираться, поэтому так поздно, – выпалил Рыжий.

– А, так вы те самые трое студентов… Знаю, докладывали. А у нас машина сломалась, чинят сейчас. Ну, проходите, проходите. Знакомиться будем, – сказал тов. Башкатов и жестом пригласил нас сесть.

Мы познакомились.

– Как добрались? Вы, наверное, голодные с дороги?

– Да нет, спасибо… – начал я, но Рыжий, густо покраснев, прервал меня:

– Если честно, очень…

Главный врач рассмеялся:

– Марфа Степановна, организуй-ка нам чего-нибудь перекусить!

Секретарша вошла в кабинет, опять поклонилась и неожиданно шустро поскакала (иначе не скажешь!) выполнять поручение шефа.

– Кем хотите быть, уже знаете?

– Мы хирурги, – мгновенно отреагировал Борода, показав пальцем поочерёдно на себя и Рыжего, – а Мартын – терапоид.

Сказал он это с некоторым пренебрежением, и я затаил обиду.

– Слушай, – задумчиво произнёс Хозяин, обращаясь ко мне, – а ты знаешь, что такое ЭКГ?

– В общем, знаю, – уверенно ответил я. И не соврал. Я действительно кое-что знал, поскольку уже два года подрабатывал медбратом в кардиологическом отделении больницы.

– И снимать умеешь? – удивился главный врач.

– Конечно, – гордо подняв голову, подтвердил я. – И расшифровывать тоже могу.

– Это ж надо, какая удача! – всплеснул руками Валерьян Савельич. – У меня уже три года стоит этот злосчастный аппарат, а работать с ним никто не умеет. Будешь терапевтический приём в поликлинике вести. За деньги, разумеется. Согласен?

«Какой же дурной студент откажется подзаработать, тем более если всё равно ходить на практику?» – подумал я и утвердительно кивнул.

– Отлично, будешь главным... над всеми, – добавил он и царственной рукой с толстыми пальцами-сардельками провёл над головами Бороды и Рыжего.

– Да, им действительно без руководства – никуда, – злорадно кивнул я и смерил обоих снисходительным взглядом. А Бороде украдкой показал средний палец – пусть знает наших!

– И ещё, – продолжил главный врач, – в больнице не хватает кадров, дежурить некому. Поэтому, если хотите, можете ещё подежурить врачами за отдельную плату. Так как?

– Конечно, хотим! – ответили мы хором, и в наших головах начали сами собой строиться грандиозные планы, куда мы денем такую кучу заработанных честным трудом денег.

***

Следует отметить, что студенты в СССР жили небогато и строили коммунизм на голодный желудок. Но уж если где действительно удалось его построить, так это в студенческой общаге семидесятых-восьмидесятых годов прошлого века.

Студенты собирались всем миром, пили, ели, танцевали и пели, тут же спали и занимались любовью – в общем, каждый делал, что хотел. Неизменно кто-то приносил с собой выпивку и провизию, кто-то был при деньгах, а кто-то приходил просто так – никто друг другу ничего не считал. Сегодня был богачом один, завтра – другой. Но на стипендию в размере сорока рублей можно было купить всего восемь бутылок водки, или двадцать бутылок дешёвого портвейна, или двадцать пять бутылок самого низкопробного сухого вина, естественно, если не тратить ни копейки на одежду, проезд и цветы для любимой. Взамен можно было, конечно, приобрести восемнадцать килограммов колбасы или тринадцать килограммов сыра, но так поступали немногие. Как говорилось в студенческой поговорке, «когда заканчивается выпивка, закуска становится едой». До такого бедствия дело доводить никто не хотел, поэтому деньги тратились на выпивку, а закуску добывали самыми разнообразными способами.

Нам сильно повезло: буквально одновременно с нашим поступлением в институт прямо рядом с ним открыли один из первых в Москве продуктовых магазинов самообслуживания. Понятно, ни охраны, ни видеокамер тогда не было. Считалось, что советский человек, комсомолец или коммунист, не должен воровать продукты. Однако студенты были категорически не согласны с данным утверждением, справедливо полагая, что, «если из многого берут немножко, это не кража, а просто делёжка». Можно только догадываться, какие убытки приносили несчастному магазину сотни голодных и ужасно прожорливых молодых людей! Покупался обычно джентльменский набор: много разной выпивки, пара плавленых сырков, четвертушка чёрного хлеба за пять копеек и банка кильки в томатном соусе. Вся остальная ветчина и прочий сыр распихивались по карманам и проносились абсолютно безвозмездно. И ведь практически никогда не попадались!

Несмотря на такую замечательную гуманитарную помощь со стороны Советского государства, деньги всё-таки заканчивались, причём довольно быстро. И тогда их добывали кто как мог. Кто-то выпрашивал у родителей, кто-то за гонорар выполнял задания для богатеньких коллег-дебилов, а основная масса студентов работала санитарами или медсёстрами в больницах, благо дефицит медицинских кадров был всегда.

***

Когда Валерьян Савельич предложил нам работать настоящими врачами за настоящую зарплату, мы были счастливы, а скрип наших мозгов, переводящих гипотетические денежные знаки в бутылколитры, был, наверное, слышен даже за дверью и окончательно оглушал и без того страдавшую тугоухостью пожилую секретаршу.

– Можно? – с громким стуком дверь распахнулась, и в кабинет бочком протиснулась необъятных размеров тётка в белом накрахмаленном халате и высоком колпаке. В руках она держала поднос.

– Заходи, заходи, тётя Нюра! Ставь сюда, – распорядился главный врач, показав на свободное от бумаг место на столе. – Спасибо, иди с Богом.

На подносе в сковородке дымилась жаренная с лучком картошка с хрустящей корочкой, посыпанная свежей зеленью. Рядом на тарелке лежали тонко нарезанные ломтики сала с прожилками мяса. В кастрюлю с половником внутри была налита какая-то густая белая масса. Савельич взял половник и принялся бодро разливать по алюминиевым кружкам тягучую жидкость. Увидев недоумение в наших глазах, он усмехнулся и сказал:

– Не бойтесь, это простокваша. Домашняя, деревенская. Вы такой не пробовали.

Действительно, ничего вкуснее той картошки с салом и простоквашей я ни до, ни после не ел. К концу практики, правда, местная пища нам порядком надоела, поскольку особых разносолов здесь не было. Но потом, уже вернувшись в Москву, мы ещё не один год вспоминали замечательный запах и вкус фирменной гореловской жареной картошки от тёти Нюры!

Мы съели всё до последней крошки и были почти счастливы. Тётя Нюра, засыпанная нашими похвалами (она, наверное, столько комплиментов не слышала за всю свою долгую жизнь!), покраснела от удовольствия и удалилась с пустым подносом, а Валерьян Савельич велел секретарше позвать какого-то Александра Николаевича.

– Сейчас он придёт, – пояснил главный врач, – покажет вам больницу, расскажет, что здесь и как. Чего будет непонятно – спрашивайте у меня. Потом можете отдыхать, обустраиваться. Александр вас проводит в дом, где жить будете.

Раздался стук, в кабинет вошёл коренастый молодой человек чуть постарше нас и вопросительно посмотрел на Валерьяна Савельича.

– Саша, это врачи-практиканты из Москвы. К нам пожаловали на два месяца. Покажешь им всё, расскажешь, а потом отведёшь в бывший председательский дом – пусть там живут. Не забудь постельное бельё для них получить. Ну, всё, свободны, – обращаясь уже к нам, добавил главный. – Завтра к 9:00 сюда на пятиминутку.

Мы поблагодарили и вышли за дверь вслед за нашим проводником.

– Хвостов Александр Николаевич. Можно просто Саня, – сообщил он, выйдя из кабинета шефа.

Мы представились.

– Можно на «ты»? – спросил я.

– Конечно, можно, – ответил Саня. – Я здесь второй год по распределению. Акушер-гинеколог. По совместительству – анестезиолог.

– Это как? – с удивлением поинтересовался Борода.

– Да вы здесь много разных чудес увидите! Настоящая земская больница! Вы погодите, ещё сами в чём-нибудь интересном поучаствуете.

– Слушай, Сань, а главврач кто по специальности?

– Он хирург.

И, немного помявшись, добавил:

– Весьма своеобразный.

– А жена его?

– Манька-то? Да какой она врач?! Она бывшая санитарка, за Савельича замуж через партком вышла.

И Саня нам поведал историю про санитарку Машу.

Окончание ознакомительного фрагмента…