Стражи времени. Лев Альтмарк

Часть 1. Отец

1

Ах, как быстро бежит время! Не успеешь оглянуться, а самое хорошее, доброе и счастливое, что было в жизни и чем не удалось в полной мере насладиться, уже позади… Настоящее? Да когда же кто-то из нас был доволен своим настоящим?! Всегда отыщется какая-то застарелая болячка, которая не даёт покоя. Непременно возникнет и какой-нибудь отвратительный человечишка, мешающий своим присутствием твоему существованию. Про деньги, которых хронически не хватает, чёрт бы их побрал, даже говорить не хочется…
О будущем вообще промолчу, ведь размышления о нём чаще всего просто портят настроение. Особенно когда перешагнул определённую возрастную черту – для каждого она своя. И вот тогда-то всё, что пройдено и закрепилось в памяти яркими пятнами, как бы напрочь отсекается, и остаёшься один на один с неясными перспективами, уже не такими радостными, какими они казались ещё вчера. Почти физически ощущаешь, как время, словно величественный и неподвластный никому водопад, рушится гигантскими потоками куда-то вниз. А вслед текущей воде смотреть не хочется. Страшно стоять на краю водопада, у самой бездны, и аналогии возникают при этом всегда какие-то неприятные. Шаг вперёд – и…
Одно остаётся – ностальгически вспоминать о милом прошлом, как бы ни пытался о нём ещё вчера забыть (ведь не всё в нём было на самом деле милым и приятным!), печально покачивать лысеющей маковкой и в расстройстве пускать прозрачную старческую соплю…
А что ещё делать бывшему менту, у которого раньше ни дня не проходило без приключений? И хоть большим количеством погонь и перестрелок похвастаться не могу, но… всего было понемножку. На телесериал средней паршивости хватит. Однако совсем не об этом вспоминается время от времени, а, большей частью, о добром и хорошем. Чаще всего – о личном хорошем.
Дети? Дети – они всегда быстро взрослеют! Оглянуться не успеешь, а твой розовый ангелочек, которого ты грудничком укачивал на руках перед тем, как отправить на ночь в кроватку, и получал, как высшую заслуженную награду, тёплую, растекающуюся струйку на майке, уже подрос. Беспомощный карапуз превратился в милого мальчугана, упорно складывающего из кубиков свои первые замки. Затем – детский сад и школа, пролетающие мгновенно. Да оно и немудрено: где российскому менту, а потом полицейскому – бедняге, находящемуся в вечной запарке, – находить время, чтобы следить за взрослением сына? Игровые приставки, компьютеры… Наблюдаешь за всем этим со стороны и уже без удивления начинаешь понимать, что сын весьма скоро превратился в юношу со своим непростым характером и интересами, разбираться с которыми тебе предстоит, будто ты встретил совершенно незнакомого человека. Это не твоё второе «я», как ты загадывал, это вполне сложившийся мужчина, похожий на тебя лишь внешне, – в чём-то жёсткий и непримиримый, поглядывающий на отца всё чаще свысока, а в чём-то – по-прежнему тот самый милый, нежный, любимый мальчуган, при взгляде на которого ты умилялся и представлял, что горы перевернёшь, лишь бы ему было хорошо и комфортно рядом с тобой… А что в итоге? Горы так и остались неперевёрнутыми, а перед сынишкой непременно встанут уже свои вершины, покорить которые ему придётся уже без твоей помощи. Не по силам тебе это будет…

Беспокойна и непредсказуема жизнь сперва российского, а потом израильского мента… Впрочем, у кого она лёгкая и комфортная? Гоняешься за преступниками, подставляешь время от времени лоб под пули, и они иногда, в отличие от бутафорских, киношных, попадают не только в злодеев, но и в тебя. Хотя последнее, то есть подставлять лоб, наверное, самое простое. Сложнее – не подставлять, вернее, не доводить дело до перестрелок, о чём в тех же крутых сериалах снимать не любят. Не интересно это, знаете ли, и не зрелищно… А самое тяжёлое – это ежедневное, высасывающее мозг ожидание нового преступления, которое никто без тебя раскрыть не сумеет. Или этот другой традиционно откажется, потому что все вокруг привыкли: такими вещами занимаешься ты и никто больше. Гений, блин, местного сыска…
В этом бесконечном ожидании проходит жизнь, а к концу её вдруг открываешь банальную истину: преступников меньше не стало, и никаких вершин ты не покорил. Когда же рано или поздно отгремят финальные фанфары, и тебя проводят на заслуженный отдых, то всё, что тебе останется, это подрагивающие руки, рубцы от старых ран и какое-то непонятное сожаление о прожитых годах, в которых, по большому счёту, ничего радостного и интересного для тебя не было. Даже сын, твоё зёрнышко и самая твоя большая любовь на свете, – и тот уже взрослый и практически чужой для тебя человек. Проворонил ты его со своей дурацкой службой. Прожил жизнь запрограммированной кукушкой, которая снесла яйцо, подбросила в чьё-то гнездо и вернулась к своей привычной кукушечьей жизни… У сына свой мир, в который тебе хода нет. Да и раньше не было. Он тебя по-прежнему любит и заботится о тебе, слушает твои слова и отвечает на вопросы, но сердце его уже не с тобой…
Что остаётся тогда? Сидеть со стариками на лавочке, вспоминать, как раньше хорошо жилось? Всё в руках спорилось, и любые проблемы решались без усилий? И что люди были прежде лучше, чем сегодня? Не хочется, ох, как не хочется такого прозябания, потому что мозги ещё худо-бедно работают, кое-какие силёнки в плечах остались, вот только… головные боли, опостылевшие старые раны и усталость. Ежедневная и изматывающая, которую никаким отдыхом не победишь. Было б настоящее дело, которое не терпит отлагательств, когда нужно куда-то спешить и за кем-то гнаться, выкручиваться из неприятных ситуаций и переигрывать умного и коварного врага, тогда не оставалось бы времени задумываться о болячках. Да они бы и сами от тебя отстали. Просто не угнались бы за тобой. Хотя бы на короткое время…
Да, о сыне. Пока он был юным и совсем беспомощным, я, как ни странно, нисколько не обращал на него внимания. С самого его рождения жена уяснила, что рассчитывать на посильное участие с моей стороны в воспитании ребёнка вряд ли получится. Мент – что с него взять? И я иногда не вспоминал о нём неделями, не знал даже, дома ли он и что у него за душой. Стыдно признаваться самому себе, но так оно и было… А вот сейчас, когда жизнь резко поменялась, вдруг нахлынула на меня запоздалая отцовская любовь. Аж невольную мужскую слезу вышибает… Нет ничего печальней и смешней, наверное, чем сентиментальный мент.
Впрочем, что-то я не по делу разговорился. Не о том бы сейчас толковать, а старческое нытьё лучше оставить в стороне. Или собрать волю в кулак и вообще постараться не ныть. Особенно на людях.

– Илья, – интересуюсь время от времени у сына, – как дела? Хоть бы изредка делился со стариком своими проблемами. Понимаю, что с замшелым пнём молодому баобабу разговаривать не о чем, и тем не менее…
– Всё нормально, папа! – каждый раз отвечает он и смеётся. – Занимаюсь своими делами. Тебе это вряд ли интересно будет.
Его слова можно истолковать как «не твоего ума дело, папа». Поначалу я очень обижался на такие ответы, потом понял, что, окажись я на его месте, выдавал бы, наверное, то же самое. По молодости мы всегда жестоки к старшим и даже не замечаем, как некоторые наши фразы их обижают. Но если ты сам – старший, то стараешься держать марку и изо всех сил пытаешься скрыть обиды, хотя очень остро реагируешь на раны, невольно наносимые близкими людьми. А они этого не чувствуют. Просто им недосуг тратить на нас время, другие у них интересы и другие скорости…
И ведь это повторяется из поколения в поколение. Вряд ли я был лучше или отзывчивей сына, когда пребывал в его нынешнем возрасте. Да и его наверняка ожидает то же самое, когда у него появятся свои дети.
Сижу сейчас у компьютера и раздумываю, какими бы ещё буковками пощёлкать, чтобы из них сложилось что-то более или менее внятное, описывающее моё нынешнее состояние. Выплесну на страничку свои переживания – может, легче станет коротать остаток жизни…
Тем более что бывший мент, вернее, бывший полицейский, не может по определению сидеть без дела. Вот я и сижу у компьютера, словно восторженный юноша, сочиняющий любовные стишки воображаемой подружке и свято уверовавший, что это нетленные шедевры, за которые его кто-нибудь погладит по головке или хотя бы пожмёт руку…
– Пап, закрой за мной дверь! – доносится голос сына. – Куда ты на ночь глядя?
Задавать подобный вопрос двадцатипятилетнему парню, наверное, не совсем уместно, но он, проводя ночи напролёт за ноутбуком и сочиняя какие-то неизвестные мне мудрёные программы, редко в такое время уходит из дома. Днём у него университет, после – компьютер. Даже на девушек ни минутки не остаётся. Эх, я в его годы… Впрочем, тогда у нас не было компьютеров. Выживали как-то без них…
– У меня встреча с одним человеком, – отвечает Илья и застёгивает куртку на молнию. – Скоро вернусь.
На плече у него сумка с любимым ноутбуком, в котором он хранит свои секреты. Его сын даже в университет почти не носит, обходится простеньким планшетом.
– А ноутбук зачем с собой берёшь? – недоумеваю я.
Но он только машет рукой и говорит напоследок:
– Я сам дверь закрою, ложись спать, не жди меня…
Наверное, мне и в самом деле не следует так плотно опекать его. Упущены счастливые мгновенья. Взрослый парень, а я всё никак не привыкну, что он уже не тот малыш, с которого я пылинки поначалу сдувал… Правда, потом очень быстро это занятие оставил.
Ещё полчаса бьюсь над непослушными строчками, а потом выключаю компьютер и отправляюсь спать. Всё равно ничего умного в голову больше не придёт. Уже проверено. Может, книжку на сон грядущий почитать? Впрочем, бессонницей мы не страдаем, отсыпаемся за годы ночных бдений на милицейско-полицейской службе. Но подъём у меня всегда ровно в шесть. Так уж мой организм устроен, и переделать его невозможно. Утро вечера мудренее – на собственной шкуре проверено. Только становимся ли мы от таких оптимистичных прогнозов и в самом деле по утрам мудрее?

Каждый раз просыпаюсь от пения птиц. Многие в Израиле позавидуют такому сладкому пробуждению, потому что не во всех наших новостройках деревья обступают жилые многоэтажки, и ветки с ночующими на них птичками заглядывают в твои окна. Мне жутко повезло с квартирой. Хоть в чём-то, да повезло. С рассветом думается лучше. Вот и приходит мне в голову первое утреннее, хоть и банальное, но всё-таки откровение: сетовать на судьбу глупо. Всякое бывало у меня – и взлёты, и падения. Первые случались реже, зато вторые продолжались дольше. Тем не менее, я неисправимый оптимист. Поэтому, наверное, ещё тяну лямку, несмотря на мою бурную и беспокойную прежнюю жизнь.
В квартире тихо. Жена бесшумно собралась на работу и уже отбыла. До пенсии ей десять лет, то есть, по израильским меркам, она вполне молодая и работоспособная дама. Да и я огурец хоть куда, а закончил трудиться только потому, что выслуга накопилась и прочие служебные прибамбасы, позволившие раньше большинства простых смертных отправиться на прокорм в пенсионный фонд. Многие из наших полицейских отставников спокойно занимаются каким-нибудь бизнесом, загодя, ещё на службе, ищут и находят престижные места на «гражданке». А я не умею искать. Не заточен на такие мудрёные поиски. Потому и прозябаю у компьютера, стараясь написать что-то эпохальное. Конан Дойл или Борис Акунин из меня никудышный, но… не боги горшки обжигают.
Долго лежать в постели я не привык, посему подхватываюсь в свои стандартные шесть утра и несусь умываться, а потом незамедлительно жарить яичницу и варить кофе. Как правило, готовить приходится для себя и сына, который полночи сидит со своим ноутбуком, а потом с трудом продирает глаза, ведь ему, бедняге, нужно лететь в университет и постараться не опоздать.
– Илья, – кричу ему, – уже полседьмого, вставай! Кофе на тебя варить?
Тишина. Чувствую, поздновато отпрыск вернулся домой, теперь голову от подушки оторвать не может. Дадим ему ещё пять минут нирваны и снова начнём тормошить.
Но и на второй мой призыв никто не откликается. А время уже поджимает. Неужели его дома нет? Выглядываю в окно на автостоянку, где рядом с моей машиной всегда стоит крохотный синий «рено» сына, и он на месте. Значит, парень дома, но на мои призывы не откликается. Как правило, даже к своим друзьям, которые живут в двух-трёх кварталах от нас, Илья не ходит пешком. Эх, я в его годы… Дверь в комнату сына не заперта на ключ. Обычно, когда он ложится спать, то всегда запирается. Для чего ему это, не знаю, но так уж он привык. Вот скрытный бурундук!
В комнате пусто. Кровать не расстелена, нет и ноутбука на столе. Значит, Илья так и не возвращался домой.
Некоторое время раздумываю о том, что же могло случиться, потом набираю его номер телефона, вслушиваюсь в долгие гудки, но никто не отвечает.
Наливаю себе чашку кофе и сажусь размышлять, где бы он мог быть. Сегодня с утра ему в университет, но рюкзак, который он всегда берёт с собой, рядом с письменным столом. Да и без завтрака он никуда не выходит. Так уж у нас заведено.
Может, познакомился с какой-нибудь девицей и заночевал у неё? Сие вполне вероятно, но не очень на него похоже. Не тот он человек, чтобы принимать спонтанные решения, и если бы такая ситуация возникла, то наверняка мне или матери сообщил бы, чтобы дома не волновались.

До вечера особенно не беспокоюсь. Однако к приходу жены уже не нахожу себе места. Просто я знаю свою прекрасную половину, которая начнёт меня долбить из тяжёлой артиллерии, мол, как это случилось, что за весь день, дорогой муженёк, ты так и не удосужился выяснить, где твой единственный сын пребывает? Какой ты отец после этого? За старое принялся, и на все домашние дела тебе плевать, будто не увольнялся со своей проклятой полицейской службы? Жена никак не может понять, что двадцатипятилетний отпрыск далеко уже не беспомощный малыш, который и шага ступить не может без отцовской поддержки. Да и ростом он выше нас с супругой почти на голову. Телефон сына так и не отвечает, а где его искать, ума не приложу. Правда, я пока ничего и не предпринимал. Лучше выйду и прогуляюсь, а то дома совсем прокисну от безделья. И к артобстрелу любимой жёнушки традиционно не готов. А его не миновать.
Уже выходя из подъезда, по привычке сую руку в почтовый ящик и вытаскиваю всё, что накопилось за вчерашний день – несколько писем со счетами за воду, газ и электричество, пёстрые проспекты магазинных скидок, которые сразу же автоматом отправляются в мусорное ведро. Среди бумаг взгляд натыкается на узкий белый конверт без марки и адреса.
Кручу его в руках и раздумываю: откуда он взялся? И нам ли он? Может быть, какая-то новая рекламная акция? Заглядываю в соседние почтовые ящики, но там таких писем нет. Значит, это послание предназначается кому-то из нас. Но как оно попало именно сюда, если на нём нет адреса? Кто-то специально пришёл и бросил его? И почему конверт не подписан? Ведь посыльный мог спокойно подняться в квартиру и вручить из рук в руки. Так гораздо проще. Но, видно, встреча с адресатом в планы посыльного не входила.
Возвращаю всю корреспонденцию назад и выхожу из подъезда с письмом в руке, на ближайшей лавочке присаживаюсь и разрываю конверт. На единственном листе, вложенном внутрь, аккуратно напечатано на русском языке:

«Здравствуйте, господин Штеглер! Ваш сын находится у нас, и ему пока ничего не угрожает. Нам нужно встретиться и обсудить одну очень важную тему. После этого он вернётся домой. Мы знаем, что вы бывший полицейский, поэтому убедительно просим не начинать поисков и не подключать к ним своих коллег. Это не в ваших и не в наших интересах. Если встреча не состоится, то виноваты в этом будете только вы, а значит, Илья окажется в опасности».

Тупо кручу лист в руках, будто где-то на нём может скрываться дополнительная информация, но ничего не нахожу.
Вот тебе и номер! Никогда бы не подумал, что подобные классические трюки с похищением детей всё ещё практикуют какие-то неизвестные злодеи. Но что им от меня понадобилось? Текст вроде бы стандартный – такие страшилки сочиняют ушлые борзописцы для сценариев бесчисленных детективных сериалов. Обычно ещё добавляют в конце письма главное требование: сына получите в обмен на миллион долларов мелкими купюрами, или что-нибудь аналогичное. Но у меня не только миллиона – даже пяти тысяч не наскребётся, и все мои друзья и недруги об этом прекрасно знают. Едва ли похитители предполагают, что я способен от безысходности ограбить банк, чтобы добыть такую сумму. Тем более что они упомянули про полицию. Однако о деньгах ни слова. Что же им тогда от меня могло понадобиться? Связей у меня уже не осталось никаких – ни в полицейских кругах, ни в прокурорских. Знакомых и бывших сослуживцев, конечно, полно, но это не те люди, которые ради меня расшибутся в доску. Бизнесом, как многие бывшие коллеги, я не занимаюсь. Все мои старые расследования, которые я вёл на службе, давно закрыты и пылятся в архивах, так что ниточка вряд ли может тянуться к былым делам и обиженным бандитам, отправленным мною за решётку… Чёрт бы их побрал, этих конспираторов! Хоть бы намекнули, чего от меня хотят…
Но и сын тоже хорош! Наверняка что-то скрывал, собираясь вечером и прихватив с собой компьютер. Мог бы парой фраз обмолвиться, чтобы я знал, куда он навострил лыжи. Так ведь из него и в лучшие времена клещами слова не вытянешь! Стоп… А сейчас времена плохие, что ли? Пока же ничего ужасного не случилось, хотя в письме неизвестные злодеи и угрожают…
Снова перечитываю послание, и там нет ни одного упоминания о том, каким образом похитители собираются со мной встретиться. По телефону, что ли, сообщат? Снова какую-то писульку в ящик подбросят? У сигаретного ларька подстерегут, чтобы выдвинуть свои требования?
Набираю номер телефона своего старинного приятеля Лёхи Штруделя, с которым мы начинали милицейскую карьеру сперва в российской милиции, а затем продолжили уже в израильской полиции. Правда, я закончил свою бурную правоохранительную деятельность в чине капитана и благополучно причалил к пенсионной пристани, а он – моложе, поэтому ещё продолжает блюсти закон. Только, в отличие от меня, дослужившегося до шефа отдела специальных расследований, он уже в чине майора и теперь благополучно прозябает в должности начальника нашего городского управления. Короче, местная полицейская шишка. – Аллё-у! – слышу его бодрый тенорок, так и не превратившийся за годы этого прозябания в командирский баритон. – Рад тебя, бродягу, слышать! Сто лет не объявлялся, а мне недосуг с тобой связаться, текучка, понимаешь ли, заела.
– Всех бандитов переловил? – интересуюсь вежливо. – Или на развод кого-нибудь оставил?
– Сказанул тоже! Если я их всех переловлю, то меня живо на пенсию к тебе спровадят, и нашу контору за ненадобностью прикроют. Но мы будем существовать вечно и никогда без работы не останемся. Сам знаешь… Что интересного расскажешь? Ведь ты так просто никогда не звонишь.
– Слушай, Лёха, помоги в одной щекотливой ситуации…
Штрудель моментально настораживается, потому что по собственному опыту знает – ерунду просить не стану, а то, что попрошу, так или иначе будет связано для него с некоторыми неудобствами. Голосок его сразу становится более сухим, а фразы – отрывочными:
– Слушаю тебя, Даник.
– Помоги пистолет достать. Позарез надо!
– Оп-па! Простенько, но со вкусом. Ты что, на охоту собрался? Зачем он тебе? За годы службы не наигрался с оружием?
– Говорю же, что надо. Ты меня знаешь: по пустякам просить не стану. Вероятнее всего, он мне не пригодится, но для уверенности не помешает. Верну, когда больше не понадобится, лишнего дня не задержу
– Ничего не понимаю. Тебе кто-то угрожает? Хоть объяснил бы, в чём интрига, а то сразу: дай, и всё. Как маленький ребёнок, честное слово. Ты же понимаешь, что это категорически запрещено, а сам толкаешь меня на должностное преступление!
– По телефону объяснять?
– Нет, конечно, – Лёха некоторое время мнётся, видимо, глядит на часы. – А давай-ка мы, как раньше, в нашем любимом румынском ресторанчике встретимся? Посидим, былые сражения вспомним, пивка пригубим, и ты мне про свою беду расскажешь. Чувствую, ты для меня что-то занимательное приготовил. Через полчаса освобожусь, подкатывай. Но… на пушку ни при каком раскладе не рассчитывай! Понял?
Минуту размышляю, а потом соглашаюсь. Деваться сейчас мне и в самом деле некуда, не возвращаться же домой, где меня жена расстреляет прямой наводкой и, по всей видимости, даже без артподготовки. И никакое оружие ей не понадобится… А Лёха, может, что-то и посоветует.
– Идёт. Значит, через полчаса…

В ресторанчике оказываюсь раньше Штруделя. Старик-хозяин знает нас с Лёхой уже не первый год, поэтому, ни слова не говоря, приносит бутылку пива и блюдце с солёными орешками, потом отправляется к большому плоскому телевизору, висящему на стене, и приглушает звук. Всё, что нужно его постоянным посетителям, он помнит и не забывает: шума мы с Лёхой не одобряем, а таких заведений, как у него, в округе добрый десяток. Всегда сменить можно.
Лёха появляется минут через пятнадцать. И хоть в это весеннее время на улице ещё не жарко, он уже обмахивается сложенной газетой и брезгливо смахивает ладонью пот со лба.
– Привет, Даник, – выдыхает он и сразу отпивает большой глоток пива из услужливо протянутой хозяином новой бутылки. – Давай, колись, что там у тебя стряслось.
– Пистолет принёс? – деловито интересуюсь я, хотя знаю, что этого он никогда не сделает. Я бы на его месте тоже пистолет никому не давал. Даже самым лучшим друзьям.
– Ага, разбежался, – смеётся Лёха, – ты бы хоть для начала в курс дела меня ввёл. Маленький, что ли? Да и не имею я права оружие направо и налево раздавать. Тебе ли это объяснять?
– Сына у меня похитили. Вот и вся история.
– Илюху?! – недоумевает Штрудель. – Что ты говоришь?! Кто? Когда? Зачем?
Молча протягиваю конверт с письмом, полученный от похитителей, и он его долго изучает, перечитывает и так же, как я, оглядывает с обеих сторон.
– От кого это? Что им от тебя могло понадобиться? – задумчиво спрашивает Штрудель. – У тебя никаких предположений нет?
– Абсолютно.
Лёха снова отпивает пива и, не выпуская листок из рук, рассуждает:
– Думаю, нужно дождаться, пока эти негодяи ещё раз с тобой свяжутся, и тогда уж их брать. И никакого оружия не надо для этого. Я дам тебе в помощь пару толковых ребятишек, плюс оцепим район предполагаемой встречи. Обвешаем тебя камерами и микрофонами. Короче, стандартный прикид. Никуда они не денутся. Будут сидеть за решёткой, как миленькие. Если, не дай Бог, придётся стрелять, то и без тебя найдётся человечек, который это сделает.
– Не хочу. Я сам все вопросы решу. Мне нужно лишь оружие. И то скорее для понта, чем для дела. Не уверен, что понадобится применять силу. Зачем лишний шум?
– Ты, Даниэль, совсем не понимаешь, что этого я не могу? Сколько тебе повторять?! Или сам из другой системы? Даже если бы я был министром внутренних дел, всё равно не смог бы вытащить пистолет из кармана и дать тебе! При том, что у тебя есть, вернее, раньше было на него разрешение, – Лёха вздыхает и пристально смотрит на меня. – А вообще-то, мне кажется, что всё это просто дурацкий розыгрыш. Давай подождём денёк-другой, а дальше начнём предпринимать какие-то действия.
– А где я всё это время находиться буду? – усмехаюсь невесело. – Жена мне за этот денёк-другой всю печень выклюет. Не у тебя же на диване ночевать! – Можешь и в моей берлоге на диване, ничего страшного. Ты меня не стеснишь.
Некоторое время мы сидим молча. Наконец, встаю:
– Значит, не дашь ствол? Это твоё последнее слово?
Лёха разводит руками:
– Извини, брат, не дам. И не проси. Ты на моём месте точно так же поступил бы.
– Ну, тогда прощай.
– Постой, Даник! – пытается ухватить меня за рукав Лёха. – Давай всё обсудим трезво и не будем пороть горячку. Для чего-то же здесь мы с тобой собрались…
Но я его уже не слышу. Проходя мимо хозяина ресторанчика, сую ему двадцатку и выхожу на улицу. Штрудель тоже подскакивает и пытается меня остановить, но я быстро сажусь в машину и включаю зажигание. Лёха стучит по стеклу, но я не обращаю на него внимания, вжимаю газ и быстро выруливаю с автостоянки.