Корзина
0 ₽
пуста
ВЧЕРАШНИЕ НЕБЕСА
Если бы древние, столь почитаемые нами, мудростью своей и бессилием этой самой мудрости не дали нам понять, что время неподвластно никому, даже богам, то мы бы его не стали так рьяно изучать, хронометрировать и совершать с ним прочие глупости, сравнимые разве что с препарированием несуществующих созданий. Мысли наши, охватывающие все новые, как нам кажется, горизонты Бытия, ведущие нас в глубины мироздания и несущие нам же все сопутствующие этому беды, растерянность и непонятие, упираются в конце концов в один-единственный вопрос — «что есть время?» Нет ответа на него, как и не существует одинаковой формулировки этого вопроса. Пространственно-временные зависимости усердно конструируются головастыми малыми, обильно и успешно оперирующими галиматьей из математики, физики и Божьих промыслов, возводящими немыслимые и недоступные пониманию смертных величественные Миры, в коих время — Царь, а пространство и прочие — его подданные. Нам же, сирым и убогим, остается лишь либо уповать на замыслы Божьи, определяя как время, так и Вселенную их простотою, либо, ринувшись головой вниз в омут континуумов, плыть по ним, а устав, цепляться за редкие и весьма ненадежные островки здравого смысла и веры, столь одинокие в океанах сих теорий, как и их собратья-праведники в океанах греха людского…
Мэтью МакКриллен,
проповедник Слова Божьего
Великой Временной Вселенской Церкви
Суета огромного аэропорта всегда была для Андрея не раздражающим фактором, а, наоборот, чем-то бодрящим, дающим заряд адреналина и некое ощущение чуда… Гигантские сооружения из стекла и бетона, поражающие не столько размерами, сколько своим необычным видом, непохожестью на все остальное, построенное человеком. Шум и суета, присущие только таким местам, ибо в иных, к таинству времен не причастных, они совершенно другие, эти шум и фон… Огромные залы, обилие света, огней, надписей и указателей, бегущие дорожки-эскалаторы — все вызывало в разных людях различные ощущения, но единым в этом муравейнике было одно — циклопическая дверь в нечто другое, иной мир. Тот, что позволял своей четкой и размеренной неподвижностью, обозначенной всем — от приветливых лиц сотрудниц авиакомпаний, которые извлекают из своих компьютеров новые места и значения в пространстве и времени для каждого пассажира, до лиц контролеров, таможенников и прочих, с напускной суровостью Цербера дающих тебе разрешение на вход в некое запретное царство, мир других условий… И, наконец, терминалы и взлетные полосы — те самые Двери. Коридоры, длинные узкие коридоры, ведущие к заветным Дверям — в новое, другое время, иную, короткую, но совершенно отличную от всех стереотипов и времен жизнь между небом и землей, когда почти бесконечная бетонная полоса, усеянная флажками или яркими огнями сигнальных маячков, провожает огромную стальную птицу с ярко раскрашенным оперением и телом туда — в небо… В то место, где есть только Ее время…
Пройдя все ступени контроля, он быстрой походкой, словно на свидание, спешил к залу вылетов, наполненный знакомым ощущением чего-то нового, будоражащего, интересного. Мимо проходили, проплывали в такой знакомой суматохе тысячи лиц — мужских, женских, взрослых и детей… Огни рекламы, витрины магазинов и непременный спутник аэропорта — ласковые женские голоса, вещающие на разных языках смертным о приближении посадки — своего рода входа во Врата…
Время… нечто неосязаемое, неопределимое наощупь и в то же время (Андрей усмехнулся про себя — вот так каламбур!) абсолютно реальное, дорогое, наполняющее и наполняемое, вечно недостающее. Он интересовался временем с детства, ему, еще мальчишке, всегда были интересны часы, но не механизм-колесики. Ему хотелось знать — что внутри них? И он знал — Время… Не куча разных, непонятных и смешных порой деталюшек, таких маленьких или, наоборот, больших тикающих и скрипящих, а нечто другое — то, что не крутится, не щелкает и не скрипит… Но идет… Время… Он знал точно: Время там — внутри тикающих часов.
* * *
Мелодичный звон, предшествующий объявлению посадки, вывел ее из забытья... Забытье приходило внезапно, всегда принося ей сначала облегчение, а затем стократ усиливая боль. Всякий раз, впадая в это состояние, Марина видела их вдвоем… Себя и его… Сергея… Каждое мгновение их короткого счастья отпечаталось кадром на некоей пленке, которую подсознание усердно и с жестоким постоянством крутило ей, словно кино, убеждая: «Было! Было! Было! А теперь — нет!»
Марина сглотнула… Комок, подкативший к горлу, исчез. Слез не было, все уже настолько выплакано, что мозг отказывался увлажнять сухие воспаленные глаза. Они-то и выделялись явственно на бледном исхудавшем лице, а кроме них не было ничего… Время стало ее лучшим другом и злейшим врагом — оно дарило счастье и убивало неотвратимостью того, что повернуть все назад невозможно…
* * *
Высокий темноволосый мужчина неторопливо шел по наполненному людьми терминалу, прижимая к уху сотовый. Безукоризненный костюм и умело подобранная в тон сорочка придавали ему неуловимый шарм, делая похожим на голливудскую звезду. Лицо, несколько грубоватое, но приятное, время от времени озарялось ослепительной улыбкой.
Ангел Костадинов давно уже перестал наблюдать окружающее с неподдельным интересом. Время и события стали для него лишь декорациями спектакля, в котором он добился роли главного актера, пробыв долгое время статистом — теперь его Время работало лишь на него. Дела, и только дела занимали его полностью, не давая особых передышек на раздумья и философию, весьма любимые им в молодости, в те времена, когда они были для него жизнью. Время… И его дефицит…
* * *
— Мам, я забыла куклу! — Светловолосая девчушка лет десяти плаксиво теребила за рукав молодую женщину, быстрым, нервным шагом пробиравшуюся сквозь толпу пассажиров у стоек регистрации. — Ма-а-а-а-а-а-ам!
— Какая кукла в самолете, они все останутся дома, будут ждать тебя… —Женщина раздраженно взяла девочку за руку, не сбавляя скорости шага. — Вот прилетим, дядя Карл купит тебе много новых…
— Я не хочу новых, я хочу ту, мою Джесси! — Девчушка со злостью вырвала руку. — Не хочу!!!
«Черт бы побрал это все…» В мозгу матери накапливались злое раздражение и усталость. Черт бы побрал этот полет, Карла, которому невдомек, что дочка — неотъемлемая часть ее жизни… Ее… Не их… Карл, уверенный в своей правоте, Карл непробиваемый. Карл, который всегда прав… Черт бы его побрал… Нет… Она любит его… Любит все это время. Время… Ей нужно время… Им, чтобы стать наконец семьей, а не ужасом, в котором они жили с дочерью много лет, ужасом нищеты и пьяных побоев проклятого мужчины. Время… Теперь Ее время. Она решает. Но Карл, он хочет только свое… Что ж, время покажет…
— Идем, куплю тебе что-нибудь, — она решительно потянула хнычущую девчушку к витрине магазинчика сластей.
* * *
Он рассеянно оглянулся — нет, всё на месте, а ему на секунду показалось, что исчезли стеклянные стены, бар, у стойки которого он не спеша смаковал напиток, лица людей вокруг — такие разные, его секретарь, с неестественно серьезным видом что-то говорящий ему…
Он давно уже не воспринимал полеты как нечто выделяющееся. Это было частью жизни, длинной и насыщенной событиями, сначала суматошной и бьющей ключом, а затем… Самолеты… Они стали чем-то вроде обыденного местоположения, из которого он руководил так же, как из своей постели, огромного кабинета, гольф-клуба, сауны или с массажного стола. Был и собственный, но летать им он не любил…
«Старею… Все-таки старею, — мысли снова вращались вокруг времени, — куда-то уводит… устал… Устал?»
Старик не спеша поднялся и подошел к стеклянной стене VIP-зала. Отсюда летное поле было видно как на ладони — поле, с которого строго по очереди отбывали стальные птицы, несущие в себе людей, желающих прежде всего ускорить время… Время до встречи с близкими, момента радости, торжества или неминуемых проблем.
Время… Его время стоило таких денег, что он даже себе иногда боялся признаться — его это страшит, время неумолимо, оно дает о себе знать, шепчет: «Я ухожу… Скоро уже все… конец… И все твои усилия окажутся перед моим лицом смешными. Миллиарды — пылью. Жизнь — мгновением…»
Старик горько усмехнулся и, допив виски, поставил стакан.
— Мне нужен список. Список тех, кому я отказал за последние годы. Ясно? — Старик негромко, но твердо промолвил фразу, остановив четкую монотонную речь секретаря, докладывающего своему патрону. — И желательно через пару часов, когда я буду лететь.
— Да… сэр, — на секунду запнувшись, но быстро сориентировавшись, выговорил секретарь все тем же четко-монотонным голосом, — я все сделаю, пришлю вам его.
— Отлично, — глаза старика оживились, — тогда… пойдем, Стивен, проводишь меня до трапа.
* * *
— Имам, вы собираетесь сделать заявление? — голос очередного репортера прозвучал несколько вопросительно. — Или реакции вновь не будет?
Абдул аль-Хаттарам, имам и проповедник, невысокий, чернобородый, с сильной проседью и усталыми глазами мужчина лет шестидесяти, одетый в длинное облачение и головной убор мусульманина, стоял перед толпой суетливо щелкающих затворами камер репортеров. Он легонько взмахнул рукой, словно заслоняясь от микрофонов и диктофонов, дулами ружей направленных ему в лицо.
— Я не стану делать никаких заявлений. Воля Аллаха мне понятна, он предупреждает — будьте мудры и… — имам на секунду запнулся, — и будьте милосердны… Те, кто свершил это… Они не ведают истинной воли Аллаха. Они идут по своему пути, который ведет в никуда. Поэтому я лучше воздам хвалу Аллаху милосердному и пророку его за то, что он открывает глаза другим, которые этим путем не пойдут.
Имам, молча повернувшись, медленно направился к посадочному терминалу, не обращая внимания на преследующих его репортеров. «Время… время ли убивать… Они убивают. Убивают, вооружившись не только автоматами и бомбами. Их оружие — еще и слепая уверенность в своей правоте… Аллах закрыл их очи, прикрыл их пеленой ненависти, которая не дает видеть мир. И время… неужели время убивать? А может, созидать… Вот… почему же смерть стала мерилом, знаком этого времени? Или Милосердный показывает, насколько скоротечна и бренна жизнь по сравнению с вечным блаженством Его небесного царства…»
«... Мало кто из нас сомневается в реальности нашего мира. Мы находим доказательства этой самой реальности в каждой мелочи, окружающей нас, обычно не замечаемой нами из-за ее обыденности. Именно поэтому мы привыкли видеть в каждом окне или двери, в которую мы входим и выходим, саму обыденность, нечто совершенно привычное и нормальное. Почему же тогда мы с таким упорством ищем некую тайную дверь, уже по непонятной традиции называемую порталом, которая ведет в неизведанное? Время так же трансцендентально, как и обычная, простая дверь. Оно впускает в себя при рождении и выпускает при смерти. Дверями являются не только входы и выходы домов. Аэропорты — огромные порталы, впускающие людей в пространство, где время меняется. Ты входишь в этот портал, эту рукотворную дверь в иной мир, с иными правилами — ведь тебя очень скоро унесет в иное время… Да, скажете вы, — смена временных поясов! Но не есть ли это и малый, так сказать, портал в иное измерение, где главным определяющим критерием является время, а оно отлично от того, в котором вы были до входа! Это всего один пример, доказывающий, что относительность (да простит меня герр Альберт!) нашего восприятия времени, его изменений, даже самой формы, делает нас лишь теми, кто испытывает эффект “обратного лифта” — когда нам кажется, что стеклянная кабина стоит на месте, а плывут вверх-вниз этажи… Так и мы, двигаясь во времени, испытываем чувство, схожее с этим, — мы стоим на месте, а время движется! В это же время миллионы миров, часовых поясов и времен неподвижны и молча наблюдают за неким лифтом, несущим нас по глубинам Вселенной…»
Отрывок из лекции
доктора физики, профессора Макса Зманхейма
Исчезли надписи на табло, салон наполнился ровным негромким гулом. На экранах над креслами замелькала рекламная чушь вперемешку с кадрами фильмов... Улыбающиеся стюардессы в зеленой униформе, украшенной несколько легкомысленными желтыми шейными платками, что яркими пятнами выделялись в однотонности наряда, раздавали напитки. Самолет уверенно набрал высоту, неся в себе несколько сотен судеб, множество разнообразных чувств и мыслей, эмоций и страданий, имеющих общую цель — быстрее добраться до пункта назначения, сократив мучительное время дороги и ожидания, сделав далекое близким, а долгое — коротким… Время, казалось, говорило: я уступаю вам себя… ненадолго, но уступаю…
* * *
Андрей откинулся в кресле, неторопливо открыл планшетник и попытался сосредоточиться на теме своего доклада. Форум, на который он летел, был совсем обычным и рядовым в шеренге таких же скучноватых и рутинных мероприятий, организованных для якобы обмена передовыми идеями, а на деле являющимся тоскливым и неинтересным сборищем странной смеси ученых и псевдоученых личностей, занятых чем угодно, только не наукой. Впрочем, деньги выплачивались исправно, и можно было особо не утруждаться. А идеи… Идеи рождались и умирали вне зависимости от форумов, конгрессов и прочей организационной чепухи…
Он вздохнул и, пошевелив в воздухе пальцами, глубокомысленно обратился к клавиатуре, готовясь набросать окончательную схему своего выступления, обязанного достойно войти в ряд таких же, ничего не значащих докладов… Мысли выстраивались стройными рядами, не скрывая истины, но и не открывая ее. Мешали только воспоминания о жене и дочурке, которых давно уже не видел — жена увезла малышку к матери, мотивируя отъезд морем и солнцем курортного городка, где та жила, а на самом деле…
Время постепенно разрушало их брак. Время, их отдаленность и равнодушие. Андрей корил себя, но одновременно все естество протестовало — наука… прежде всего дело! Семья — да, она свята, между тем разве мало он уделяет внимания им, жене и дочурке? Малышка была похожа на отца… Любопытная и сметливая, она иногда ставила его в тупик самыми простыми, казалось, вопросами, в которых устами младенца озвучивались принципы Вселенной… Андрей усмехнулся, и его пальцы резво забегали по клавиатуре.
Все шло гладко, но чувство некоей помехи вдруг заставило его оторвать взгляд от мерцающих на экране буковок. Да… Женщина, сидящая рядом с ним, — она была бледной как смерть, глаза — сухими и пустыми, словно жизнь удалила из тела тепло, а из глаз — свет…
Андрей тревожно повернул голову, спросил тихо:
— Э… Извините… С вами все в порядке?
Женщина, как бы очнувшись ото сна, не сразу, но ответила тихим бесцветным голосом:
— Да… Я в порядке… Не обращайте внимания…
— Простите великодушно, я думал… У вас вид… такой… Вам плохо?
Женщина неожиданно повернула к нему лицо, и Андрей увидел в глазах нескончаемую боль.
— Нет. Мне уже… хорошо… спасибо…
— Ну… замечательно, — он, смутившись, улыбнулся и вновь углубился в составление речи.
* * *
Марина не жила. Это существование последних месяцев нельзя было назвать жизнью — анабиоз на ногах, некая функциональность организма с выключенным сознанием… вернее, не выключенным, а живущим там — в прошлом… С ним… с Сергеем. Его лицо, руки, слова и улыбка — все было с ней… Но не было уже его. Она в миллионный раз прокручивала тот момент, когда человек в штатском, скорбно-профессионально глядя на нее, стоящую в проеме двери, сообщил, что муж ее, Сергей Масленков, погиб в автокатастрофе, получив травмы, несовместимые с жизнью…
Позже она узнала, что Сережа погиб из-за нелепой случайности — отказали тормоза у грузовой фуры, водитель которой, не справившись с управлением, на огромной скорости перевернулся прямо посреди заполненного машинами шоссе. Авария была страшной — несколько покореженных машин, обугленных после пожара, так и увезли, не сумев извлечь даже то, что осталось от пассажиров… И ее Сергея… Его и опознали-то лишь после анализа ДНК… Хмурое лицо врача, что-то рассказывавшего ей, — как это делают, зачем, почему. Его несвежий халат… усталые, наполненные тоской и равнодушием глаза… Жизнь и смерть стали чем-то одним, а мозг отказывался понимать что-либо.
Время… Да, оно, может, и лечит, но не всех. Оно — как лекарство, кого-то ставящее на ноги, а кому-то дарующее только более скорую смерть. Марина жить не хотела. Сергей был Там. И Туда ей нужно было больше… Ей не требовалось время, она давно уже не замечала его, не видя смены дня и ночи, так, как раньше, — время стало для нее отвлеченным понятием, старым фото, которое разглядываешь, вспоминая и мечтая возвратиться туда, куда возврата не будет.
* * *
Имам, улыбаясь, подозвал стюардессу. Здесь, в бизнес-классе, он летел впервые, и заботливость персонала, хотя и привычная мусульманину, мужчине и священнослужителю, почему-то немного раздражала его.
— Простите, есть ли место здесь для совершения намаза? Путь длинный, и Аллах ждать не станет, — он снова улыбнулся.
— Разумеется, сэр, — стюардесса, ничуть не удивившись такому вопросу пассажира, указала рукой на небольшой закуток в углу салона, — именно там, сэр. Наша авиакомпания всегда уважала чувства верующих, и еще ни один мусульманин не остался недоволен. Желаете воды для омовения?
— Нет, благодарю вас, — имам, одарив стюардессу дежурной улыбкой, продолжил листать небольшой, карманного формата, Коран.
* * *
Ангел спал. Сон был ровным и глубоким — именно такой должен быть у человека, чьи дела идут точно по намеченному плану. Его дела шли абсолютно по той колее, которую он мысленно прокладывал в своей жизни, однажды поняв, что, если не встанет в нее, — жизнь пройдет впустую. Даром.
Теперь время работало на него. Его время делало ему все — деньги, уверенность и свободу. Наука, столь увлекшая его в молодости, стала прошедшим временем, настоящее же и будущее заняло его время — время жить… А жить он умел и любил.
* * *
Светловолосая девчушка, не переставая хныкать, смотрела в иллюминатор. Мать, издерганная мыслями и предчувствием нелегкого разговора, с каменным лицом листала глянцевый журнал, любезно предложенный стюардессой. Миловидная пожилая женщина, сидевшая в кресле напротив, через проход, вдруг легонько дотронулась до ее руки:
— Простите бога ради, ваша дочка скучает. Можно я ее… развлеку? — Женщина улыбнулась, и приготовившаяся было к очередной нотации мамаша растерянно промолвила:
— Да… Конечно… Попробуйте… Вы… простите, если мы вам мешаем…
— Ну что вы, наоборот! К тому же я бабушка, и внучек у меня аж три, — старушка тихонько засмеялась.
Молодая женщина, склонившись к уху дочки, что-то быстро и едва слышно произнесла. Девочка, перестав ныть, с некоторым интересом и вызовом посмотрела на старушку и нехотя поменялась местами с матерью. Женщина, улыбнувшись, сказала:
— Ну вот, уже лучше! Давай знакомиться, принцесса. Меня зовут…
* * *
Салон самолета утих. Люди съели и выпили предложенное, многие тотчас заснули, вверив свои души Судьбе и экипажу, твердо ведущему лайнер, эту птицу во Времени. Верхний свет погас, лишь зеленовато засветились полоски вдоль прохода в салоне. Гул двигателей напоминал пассажирам о том, что они летят высоко над землей, облаками и тучами, продвигаясь к цели…
— Кэп, заняли эшелон, — второй пилот, худощавый брюнет, молодой и красивый, подчеркнуто бодрым голосом доложил командиру, хмуро сжимающему штурвал и порой посматривающему на многочисленные приборы и дисплеи.
— Понял, — отозвался тот, — включаю авто…
Кабина, подсвеченная разноцветными бликами циферблатов, экранов и индикаторов, непосвященному, пожалуй, напомнила бы фантастический пульт управления машиной времени, где каждая кнопка может отправить тебя куда угодно. Лобовое стекло было темным — за бортом наступала ночь. Тихий гул работающих двигателей, попискивание электроники, треск и далекие голоса диспетчеров в наушниках — вот и все, что Время давало людям, намекая на свой ход. Пилоты машины, с огромной скоростью несущейся на высоте одиннадцать тысяч метров, были еще и проводниками в ином мире, сталкерами странной для непосвященных Зоны, где время меняется, а пространство служит дорогой…
Мысли командира касались отнюдь не приборов и эшелона: сын... Единственный, любимый, гордость и надежда, окончивший летную школу с отличием... Неделю назад его часть срочно перебазировали на Ближний Восток. Там уже долго шла война, затяжная, мучительная, приносящая вместо радости побед лишь пространные речи военных, бред журналистов, горькие вести и цинковые гробы… Он боялся… Он, смелый, решительный в полетах, жесткий и сухой, как ему казалось, с подчиненными, боялся: сын был ему дороже всего в этом мире… Дороже даже этой мигающей зелеными, синими, красными и фиолетовыми огоньками кабины — места, которое он не поменял бы ни на какое другое…
* * *
Старик, закрыв глаза, пытался настроиться на что-нибудь спокойное и усыпляющее, но сон не шел… Почему-то воспоминания сегодня отличались особой яркостью и реальностью… Его кабинет в шикарном офисе небоскреба, принадлежащего ему же, старинная мебель в нем — ампир, темный лак, строгость форм и холодность превосходства. В углу огромные старинные часы в деревянном потемневшем корпусе, с циферблатом, украшенным римскими цифрами, таким же строгим и пожелтевшим… Сквозь большущие окна виден был Город… как на ладони. Его город, город, в котором ему принадлежало многое. Море огней внизу, шум, смог и суета — спешка, вызываемая вечным желанием успеть. Успеть и преуспеть — в жизни, в судьбе и в счастье. И патологическая нехватка времени на все это… Все, как на экране, все, как вчера… причем вспоминалось далеко не самое радостное… лица и слова… События и время.
Время… неотвратимость его хода заставляла ежиться, будто от холодного ветра. Да… Время — холодный ветер, приносящий воспоминания и выдувающий остатки тепла… Остатки надежды…
* * *
Странный мелодично-незнакомый звук заставил бодрствующих растерянно оглянуться. Звук напоминал звон металла о металл, протяжный и достаточно громкий... И через доли секунды самолет тряхнуло, словно огромная рука сжала его, как небольшую птицу. И потом еще и еще… Люди очнулись… негромкий ропот пробежал по салону, где-то заплакал ребенок…
Самолет же задрожал мелкой дрожью, будто в ознобе. Пассажиры с ужасом вдруг увидели, что за стеклами иллюминаторов вместо перистых облаков бело-синего цвета, освещенных солнцем, была мгла… необычная, густая, непроницаемая для взгляда… мгла ярко-синего цвета. Не небесного, а такого, который бывает на экране компьютера в момент «синей смерти» его операционной системы…
Самолет резко развернуло… посыпались вещи… Стюардессы, не теряя остатки самообладания и держась крепко за все, что попадалось под руку, упрашивали перепуганных пассажиров сохранять спокойствие… Замигали аварийные табло… Крики стали громче… Люди, почувствовав нечто, похожее на смерть, теряли контроль над собой…
Девочка, схватив и дернув к своему креслу руку старушки, крепко стиснула ее… Мать, обезумев от страха, прижала дочурку к себе, жалобно плача…
Старик миллиардер, вздрогнув от резких толчков и последующей вибрации, с горечью подумал, что Время все-таки догнало его… Страх, липкий и парализующий, уступил место апатии…
Андрей, побледневший как полотно, смотрел на свою соседку — та улыбалась, глядя прямо перед собой и шепча:
— Сереженька… наконец-то… Я иду к тебе… Уже скоро, любимый…
* * *
— Командир, что это? — Второй пилот повернул лицо к побледневшему и закусившему губу капитану. — Где мы?!!
Холодный пот покрыл все тело, мысли лихорадочно скакали. Командир пробовал не поддаться общей панике:
— Приборы!.. Турбулентная зона, наверное… Двигатели работают?..
— Командир… Нет!!! Ничего не работает!!! — Ужас в голосе второго пилота заставил всех троих, находящихся в кабине, вздрогнуть. — Приборы мертвы, двигатели тоже!!!
Несколько секунд жестокой тряски, когда самолет словно отбрасывало невидимыми ударами гигантского кулака, — и вдруг абсолютная тишина… все замерло. Ярко-синяя муть укрыла стёкла кабины пилотов…
Они сидели в креслах, оцепенев от пережитого ужаса и напряжения, звон в ушах постепенно уходил.
— Связь… связь, штурман! — прохрипел наконец командир.
— Нет… связи, капитан… — Штурман, тучный, лысеющий мужчина, всегда веселый и смешливый, отозвался глухим, словно чужим, голосом, — связь не работает…
— Приборы… мертвы, командир… — Второй пилот медленно откинулся в кресле. — Все мертвое…
— Черт… Ну не в ад же мы попали! — Командир подался вперед, щелкая тумблерами. — Не может ведь такого быть… питания нет… Вообще ничего… Черт!
— Командир… пассажиры… все живы… Что это? Где мы? — Стюардесса с совершенно белым лицом, хромая на сломанном каблуке, показалась в двери пилотской кабины. — И… почему дверь открыта?
Густая, абсолютно непробиваемая синева, неестественно однотонная, без малейших внутренних движений окутала огромный лайнер, кажущийся теперь песчинкой в гигантском океане…
* * *
Пронзительно плакал ребенок... Мать, сжимая дрожащими пальцами маленькое тельце, безуспешно пыталась успокоить свое дитя. Материнский инстинкт был сильнее ужаса неотвратимой беды, смерти, делающего человека либо сильнее во сто крат, либо совсем беспомощным зверьком, загнанным в угол. В унисон плачу малыша, держась за сердце, охал и стонал тучный мужчина … Женщина, шевеля бледными губами, испуганно прижимала к себе всхлипывающую девочку… Невидящими глазами смотрела вперед Марина. Андрей, застывший в кресле, тяжело перевел дух.
— Что… Что это… было? — едва выговорил он почти шепотом. — Мы… где?
Марина не отвечала. Андрей решительно отстегнул ремень, встал и оглянулся.
Салон был залит странным неярким синим светом. От него светлый пластик самолетного нутра приобрел совсем неживой, неестественно-чужой ровный цвет, неподвижный, не нарушаемый ни малейшими бликами либо игрой световых пятен… Иллюминаторы, в которые совсем недавно заглядывало множество звезд, светились, словно экраны, синеватым слабым сиянием, похожим на искусственное. В этом свете салон самолета, наполненный выпавшим багажом и разорванными сумками, выглядел зловеще… Остро пахло каким-то лекарством, почему-то пустые, но закрытые пробками бутылки минералки лежали грудой у прохода в служебный салон. Картину дополняли свисающие сверху, мерно покачивающиеся на длинных трубках кислородные маски — защита сработала четко… И словно тоже масками, странно неживыми, в большинстве своем выражавшими боль, отчаяние и смертельный страх, виднелись в тусклом свете лица пассажиров…
— Это не грозовой фронт… это нечто… Это нечто… иное, — негромкий женский голос заставил Андрея обернуться, — мы попали куда-то. В странное место…
Пожилая женщина, на удивление спокойная и сдержанная, сидела в своем кресле, держа в руках ладошку девочки и порой легонько ее поглаживая.
Девчушка тихо всхлипывала, иногда сжимая изо всех сил руку старухи.
— Не бойся, принцесса. Мы живы. И я, и ты, и мама, и все люди в самолете. А это главное. И нас обязательно спасут, — в глазах пожилой женщины Андрей не заметил страха, лишь спокойную уверенность…
Старик очнулся, будто от обморока, хотя не помнил, что терял сознание. Лишь валявшийся на полу стакан, из которого он несколько минут назад пил свой напиток, говорил ему о произошедшем: на искусственном ковровом покрытии пола салона рядом со стаканом расплылось неровное мокрое пятно от пролитого виски.
Рядом со стариком слышалось негромкое бормотание.
«Арабский… откуда… Здесь террористы? Самолет захвачен?..» Мысли путались, сознание напоминало захлебывающегося водой утопающего, который из последних сил хватается за крохотный кусочек чего-либо, держащегося на плаву.
Он с трудом повернул голову. Сидящий сзади него имам молился Аллаху. Глаза его были полузакрыты. Он истово бормотал суры из Корана, изредка проводя ладонями по лицу.
На полу валялись какие-то бумаги, журналы, газеты… Стюардесса, белая как мел, пыталась собрать рассыпавшиеся упаковки завтраков, одноразовые стаканы, но вскоре застыла, растерянно прикрыв от беспомощности лицо руками...
— Имам… Это… вы… — На лице старика появилось слабое подобие улыбки. — А я уж… подумал, что самолет захватили… или, того хуже, взорвали, — тихий хриплый смешок вырвался из горла, совсем чужой и неуместный среди ярко-синего сияния, глядящего в иллюминаторы…
Какое-то время все приходили в себя, с трудом понимая, что, живые и невредимые, находятся в самолете. Однако где сам самолет и что с ним случилось, никто даже понятия не имел. Люди, убедившись, что целы тела, пытались осмыслить, что же произошло с ними и самолетом, где они, откуда и почему возник этот странный, неестественно синий свет, делающий все вокруг таким ненастоящим…
Ангел не боялся смерти. Вернее, он боялся ее, но страх никогда не мог сделать его слабым. Вот и сейчас, собрав всю волю в кулак, он решил все же действовать. Прежде всего понять, что же случилось. А затем — попытаться выбраться отсюда. Живы ли пилоты… Вот главное…
— Ангел? Ангел Костадинов? — Голос, знакомый и незнакомый, заставил его прервать расспросы стюардессы с бледным лицом и свежей ссадиной на щеке.
— Да, — Ангел взглянул на спрашивающего, — он самый. Чем могу?..
— Ты не узнаёшь меня? — молодой еще мужчина, стоящий перед ним, улыбался. — А ведь я помню, когда болгарин кивает головой…
— Áндрей! — с ударением на первый слог удивленно и радостно произнес Ангел. — О-о-о, я… Ты совсем не изменился!
— Ты тоже. За исключением, — Андрей сделал паузу, — за исключением того, что выглядишь солидно… Даже очень.
Ангел улыбнулся в ответ. Их знакомство началось еще в студенческие годы. Молодой болгарин Ангел был исключительно способным парнем. К тому же невероятно упорным в своих намерениях и поисках. Именно это сблизило его с Андреем Колесниковым, гордостью факультета, самым молодым из студентов, получивших диплом. Они были увлечены, и увлечены настолько, что для них не существовало ничего, кроме сухих и непонятных для многих цифр, формул и прочего… Для них же это было Вселенной… временем и пространством, познать которые глубже они стремились.
Мужчины сидели рядом, делая попытки нащупать хоть малейшее объяснение происходящего.
— Мы не в воздухе. И не на дне океана. Мы… вообще нигде, — Андрей с задумчивостью смотрел на ровную синюю мглу в иллюминаторе. — Это… некая субстанция, туман, что ли. Но не… обычный.
— Отбросив все же инопланетное вмешательство, — Ангел так и произнес — «вмешательство», — мы можем сказать, что просто… не знаем, где мы и почему. Разве что… Это эксперименты военных?
— Не думаю. Хотя… Это тоже вариант. Да и других у нас пока нет.
— Андрей, этот туман, он искусственного происхождения! И толко! Не природа, лишь человек мог создат такое! — От волнения Ангел говорил с акцентом. — Опят игры с перемещениями во времени… Они хотят все же это сделат!
— Кстати, — Андрей посмотрел на Ангела, — кстати, о времени. У меня остановились часы. Который час?
— Да… Сейчас, — Костадинов взглянул на циферблат изящных «Tissot», — сейчас…
Стрелки точнейшего механизма упрямо застыли на половине первого. Ангел растерянно взглянул на собеседника:
— И у меня… Стоят…
— Та-ак, ну-ка, спросим остальных!
Окончание ознакомительного фрагмента…
