«Писатель-общественник с крестьянской душой»

Известное изречение «Ташкент — город хлебный», смею предположить, знают многие и нередко связывают с советским чёрно-белым фильмом, снятым в конце семидесятых годов прошлого века на киностудии «Узбекфильм». Имя же автора одноимённой повести, по мотивам которой фильм и был снят, сегодня вспоминают мало, хотя произведения русского писателя Александра Сергеевича Неверова в начале прошлого века, особенно в двадцатые годы, не сходили с журнальных страниц. Только за пять лет, с 1923 по 1928 годы, повесть «Ташкент — город хлебный» переиздавалась десять раз.

В предисловии к десятому изданию повести Фёдор Фёдорович Раскольников¹ утверждал: «К сожалению, ранняя смерть Александра Неверова помешала развернуться во всю ширь его крупному беллетристическому дарованию <…> Если бы Неверов не написал ничего, кроме этой повести, то и в таком случае он вошёл бы в историю нашей пролетарской литературы». Но был ли Александр Сергеевич «пролетарским» писателем, как было принято считать в то время? И как могла сложиться его жизнь, если бы в 1923 году он не скончался предположительно от разрыва сердца?

Родился Александр Сергеевич Скобелев (Неверов — литературный псевдоним) 20 декабря 1886 года в селе Новиковка Ставропольского уезда Самарской губернии. Отец Сергей Иванович «почему-то был приписан к мещанам города Симбирск, но сидел на земле, занимался крестьянством. Мать — настоящая неграмотная крестьянка». По воспоминаниям самого Александра Сергеевича отец был «довольно грамотным, развитым». После службы в армии, где он дослужил до унтер-офицера лейб-гвардии Уланского полка, решил свою жизнь с деревней не связывать. Оставил семью и перебрался в город. Воспитывал Александра Сергеевича дед со стороны матери Николай Семёнович Елисеев, не имевший своих сыновей и считавший его «вроде приёмыша».

Читать будущий писатель научился в шесть лет от старшего брата, «который тогда ходил к дьячку. Способности к учению у меня оказались хорошие, и я чуть ли не обогнал брата чтением. А когда меня, видимо, по моей просьбе, повели к тому же дьячку, <…> я сказал там ему какую-то дерзость, вёл себя непринуждённо, за что был тут же посажен в тёмную комнату, напугался школы и ещё не заглядывал туда больше года. <…> Три отделения церковной школы я кончил лучшим учеником и решил сделаться крестьянином, пахарем, ибо к тому времени бакалейные дела у деда пошли на убыль, и он стал заниматься посевами. Крестьянская работа в поле казалась мне самой лучшей на свете, и я также быстро научился пахать сохой, жать серпом. Почистить, бывало, двор зимой, убрать скотину, выйти ночью к лошадям, съездить на гумно за соломой… было для меня что-то особенное». Но после смерти матери ему пришлось переехать к отцу в город. Какое-то время работал «мальчиком» в губернской типографии и в шестнадцать лет поступил в Озёрскую двухклассную школу, по окончании которой пытался найти работу в Самаре и Оренбурге, но вернулся в родной уездный город Ставрополь и получил назначение учителя школы грамоты в деревню Письмирь.

В 1912 году А. С. Неверов женился на учительнице Пелагее Андреевне Зеленцовой. Сначала супруги преподавали в разных школах: жена — в деревне Берёзов овраг, он — в деревне Супонево. Вскоре Неверовы получили перевод в село Елань. По воспоминаниям Пелагеи Андреевны, школа там была новая, большая, с квартирой из пяти комнат. «От непривычки, мы даже плутали в них в первое время, но вскоре, конечно, освоились и были рады, что наконец-то мы выбрались из мрачных крестьянских хат, где приходилось жить на квартирах».

Желание выразить словом своё отношение к родному краю, людям, живущим рядом, появилось, по воспоминаниям самого Александра Сергеевича, «лет в двенадцать», сначала стихами, затем слова стали складываться в предложения, и в 1906 году состоялась первая публикация рассказа «Горе залили» в петербургском журнале «Вестник трезвости». Публикация осталась незамеченной, что, впрочем, и неудивительно: журнал больше научно-публицистический, чем литературный. Но для самого автора «радость нельзя было измерить ни ковшом, ни ведром, ни лопатой…». Последовали другие неверовские работы — один-два рассказа в год и уже в более известных литературных журналах: «Жизнь для всех», «Современный мир», «Русское богатство», «Новый Колос». Появились первые отклики от писателей В. Г. Короленко, А. М. Горького. Мастера слова творчество Неверова не хвалили, но, указывая на недостатки рассказов, поддерживали и давали советы.

«Написали вы неровно. В начале — почти хорошо, а чем дальше, тем более скучно. Нет, попробуйте ещё написать, вы можете сделать лучше. Времени нет, неудобная обстановка? Я понимаю это и не тороплю вас. Но я надеюсь, более того, я уверен, что вы должны и будете писать хорошо. Пока всего доброго! Вам денег не нужно ли? Книг? Сообщите», — волновался Максим Горький о судьбе молодого писателя.

Такая поддержка для начинающего автора имела, как отмечал сам Неверов, «большое психологическое воздействие». Он строже начинал относиться к своим творениям, тщательно обдумывая каждого персонажа рассказа: сельского учителя, деревенского церковнослужителя или крестьянина. Ни о чём другом писать не мог и не хотел. Деревня, крестьянский труд и сам сельский труженик с его маленькими радостями и непосильными невзгодами определяли всё его литературное творчество.

Незамысловатыми штрихами с трепетом влюблённого он описывал русскую деревню. «Жирные утки с жёлтыми выводками», «серотелые голуби с красными лапками, похожими на сафьяновые сапожки», «глупые тонконогие водяные жучки», «ужасно много сирени, черёмухи, молодых красивых ёлочек, и из каждого уголка под упавшими листьями пахнет грибами». Разве это не знакомо и не дорого и сегодня? Что может быть краше русской деревни, когда жители её сыты, покойны и никто и ничто не мешает заниматься крестьянским трудом? Вот здесь в рассказах Неверова и возникает коллизия. Природа, уклад жизни, размеренный и веками отточенный, сильный трудолюбивый народ, а жизнь на селе далека от определения «хорошая». Терпимая — это да. Может, сносная, но всё больше беспросветная и серая. Рассказ, напечатанный в «Русском богатстве» о жизни сельского учительства так и называется — «Серые дни», названия других рассказов тоже невеселы — «Пропавшая страна», «Без цветов». Один из героев рассказа «Баба Иван» говорит: «Мы народ земляной. Шесть дней на земле батрачим, от нужды-горя плачем... В седьмой — напиваемся, на восьмой — с похмелья валяемся, перед господом-богом каемся». Герой другого рассказа жалуется: «Что это такое? Руки у меня здоровые, неленивые. Работаю в будни и в праздники. Не пьяница, не картёжник, а живу, словно пёс под чужими окошками».

Получается какой-то тупик, и персонажи Неверова начинают искать виновных в своих несчастьях. Крестьянин-батрак Парфён решает, что это «старая барыня», слушающая музыку, и «молодая барыня», играющая эту музыку. Крестьянин из рассказа «Последнее средство» обвиняет в своих бедах прохожего с деньгами. У персонажа Терёхина виноват такой же крестьянин: «Степанова судьба из другой глины вылеплена. Сжалилась она над Степаном, построила ему пятистенную избу под жестью, полон двор нагнала лошадей с коровами, овец, свиней, насыпала разного хлеба амбар, берегла, как любимого сына».

Неверов, как и многие другие авторы того периода, поддаётся повсеместно распространяющемуся по всей стране противостоянию с «барской» Россией. Сюжеты большинства рассказов строятся так, чтобы внушить читателю: только избавившись от «буржуйчиков» и изживших себя устоев, возможно избавиться от «серых дней». В то же время мужицкая интуиция подсказывает и предостерегает устами других героев: «Эй вы, христиане! Шайтаны эдакие, не довольно ли? Смотрите, не полопайтесь...».

Но ни сам автор, ни персонажи не хотят останавливаться и в предчувствии перемен ждут и способствуют их быстрейшему приходу. За резкие зарисовки о крестьянском беспросветном быте Александр Сергеевич был подвергнут восьмилетнему негласному полицейскому надзору.

Первая мировая война и вовсе не оставила крестьянству выбора: «Собрала судьба мужиков, поставила, словно баранов, приготовленных на убой, сказала: „Идите!“ Не хотелось идти, плакали, упирались — и всё-таки пошли. А когда уцелевшие вернулись домой с пустыми болтающимися рукавами вместо потерянных рук, с короткими обрубками ног, судьбой возмущались, жаловались, но плюнуть в лицо ей никто не решался».

В январе 1915 г. Александра Сергеевича призвали в армию, но в военных действиях он не участвовал, оставшись «тыловым». Служил рядовым в 4-й роте Самарской пешей дружины, затем писарем в ротной канцелярии. В сентябре его направили на курсы фельдшерских учеников при Самарском военном лазарете. В это время написаны рассказы и очерки о солдатской жизни: «В казарме», «Среди ополченцев», «Кое о чём», «Дома», «В плену». А также о школе: «Страх», «Дети», «Дело от безделья», «Волшебный фонарь».

И вот она, по убеждению героя рассказа «По-новому», — «жизнь другая»!

Революция принимается Неверовым с восторгом. Он сближается с эсерами, но в 1919 году переходит на сторону большевиков и активно включается в большевистскую жизнь. В самарском «губполитпросвете занимает пост заведующего художественно-литературной», работает в пропагандистском журнале «Красная Армия», литературно-художественном журнале «Понизовье», участвует в литературном кружке «Звено», преподаёт в школе ликвидации безграмотности, создаёт Самарский народный театр, где он и драматург, и актёр. В мае 1920 года представляет самарских писателей на I Всероссийском совещании пролетарских писателей, знакомится со столичными писателями А. С. Серафимовичем, Ф. В. Гладковым, В. Я. Шишковым. Много пишет. Пьеса «Бабы» удостаивается первой премии на конкурсе Госиздата пьес из крестьянской жизни.

Проза Александра Сергеевича становится жёстче, красоты русской деревни и простоты отношений не остаётся, только одна борьба. На смену герою-крестьянину выходит женщина, мужиков в деревне не осталось, а те, кто вернулся с «империалистической», — искалечены физически и больше морально. Освобождённая крестьянка теперь не забита нищетой и мужем пьяницей, она — Мария-большевичка. Она, когда «появились большевики со свободой да начали бабам сусоли разводить, что вы, мол, теперь равного положения с мужиками», тут же раскрыла глаза.

Казалось, мечта о «жизни другой» осуществилась, но вновь в произведениях Неверова прослеживается сомнение. Правильно ли то, что творится вокруг, и туда ли следует жителям русской деревни стремиться? Мария-большевичка «вроде стыд потеряла» и «прямо сумасшедшая стала. С комиссаром почти не стесняется. Он ей книжки большевистские подтаскивает, мысли путает в голове, а она только румянится от хорошего удовольствия». И вдруг Неверов находит выход: он Марию-большевичку изгоняет из деревни. «Месяцев пять служила она у нас. Думали, не избавимся никак от такой головушки, да история тут маленькая случилась — нападение сделали казаки. Села Мария с большевиками и уехала. Куда — не могу сказать. Видели, будто бы в другом селе её, а може, и не она была — другая, похожая на неё». На этом можно и забыть о сомнительных переменах, но произведение о Марии-большевичке заканчивается безысходностью — «много теперь развелось их».

И как итог «жизни другой» — «Дед умер, бабка умерла, потом отец. Остался Мишка только с матерью да с двоими братишками. <…> Умер дядя Михайло, умерла тётка Марина. В каждом дому к покойнику готовятся. Были лошади с коровами — и их поели, начали собак с кошками ловить…». Так начинает Неверов повесть «Ташкент — город хлебный». Главным героем повести он делает двенадцатилетнего Мишку Додонова, хотя до революции Александр Сергеевич написал всего лишь один рассказ о детях — «Колькин табель».

В повести большевики и советская власть упоминаются несколько раз. ЧК значительно чаще, и всегда рядом страх встречи с ней. Это что-то всемогущее и беспощадное. Почти нет в повести и проклятых «буржуйчиков». Так кто же уничтожил русскую деревню и заставил Мишку ехать в «город хлебный»? Когда возвращается? Что находит Мишка? Умирающую мать и так любимую Неверовым обескровленную деревню. Конечно, Александр Сергеевич повесть заканчивает вроде бы обнадеживающе: «Ладно, тужить теперь нечего, буду заново заводиться...».

Неверов сам крестьянин и прекрасно понимал, как тяжёл сельский труд. Сказал бы это взрослый мужик, тогда понятно, но Мишка, пусть и многое испытавший и преодолевший, все-таки ребёнок. Возможно, Неверов преднамеренно выводит героем ребёнка. Новую жизнь должен начинать новый человек. Или он уже тогда понимал: ему, сомневающемуся крестьянину и писателю, следующему за «лучшими образцами классической литературы», нет места в «жизни другой». Поэтому-то он после трёхмесячной поездки «в Самарканд за хлебом, надеясь кормиться лекциями, да и привести <…> для остальных голодающих товарищей-писателей и для семей», решает перебраться в Москву?

«Я не знаю, кто прав. Я ничего не знаю. Нити мои перепутались», — напишет он в то время.

Неопределённость Неверова не остаётся незамеченной, и появляются упрёки, что он не понимает «железной необходимости жертв», что «не порвал всех нитей со старым миром».

В апреле 1922 года Неверов с семьёй переезжает в Москву, живёт по адресу: Староконюшенный переулок, д. 33, кв. 11 (ныне район Арбата).

Он зрелый писатель и, по воспоминаниям современников, «выше среднего роста, <…>, широкоплечий деревенский интеллигент. Большие рабочие руки, скуластое лицо, из-под большого лба глядели серые умные глаза». Тяжкие невзгоды остались позади, но и здесь Неверов «голодает уже третью неделю». Больное сердце всё чаще напоминает о себе. Он бледен, быстро устаёт. Друзья замечают в нём «писательскую усталость, некую обиду, разочарованность…». Что и неудивительно. Он много пишет, сотрудничает с журналами, участвует в работе литературного объединения «Кузница». Вскоре противопоставление всему дореволюционному, возведение на престол художника-пролетария с призывом бороться с несогласными, вызывает у него отторжение. Он начинает посещать заседания литературного кружка «Никитинские субботники», но и здесь он не находит понимания.

В феврале 1922 года, обращаясь к «пролеткультовскому» писателю М. И. Волкову², он напишет: «Если вы коммунист и смотрите на жизнь «общими» глазами, «коллективными», чтобы не выбиваться из рядов, то как художник вы должны иметь кроме коллективных глаз ещё свои глаза, не разума, а «всезрящие глаза чувства» (Белинский)». Эту позицию Неверов так или иначе озвучивает и в других рецензиях и статьях. Тут же следует обвинение в «политических колебаниях» и требование предоставить «нам быть режиссёрами, инструкторами и монтёрами жизни, <…> себе взяв исполнительские функции». И пока ещё у начинателей «жизни другой» есть уверенность, революционная действительность способна «прояснить его сознание».

Повесть «Андрон Непутёвый» вновь заставляет критиков-революционеров усомниться в преданности писателя большевистскому делу. Герой повести — молодой крестьянин, тот же Мишка Додонов, только немного подросший. Непримиримая революционная борьба сталкивает Андрона и старшее поколение, не желавшее отказываться от традиций, веками сложенного деревенского устоя. Заканчивается попытка юного Андрона создать коммуну крестьянским бунтом: «Берегись, Андронова коммуна! Сотнями зубов будут рвать. Сотнями рук будут бить. Мало. Сотнями ног будут топтать. И этого мало. На огне живыми сожгут. К лошадиному хвосту привяжут. По полям, по горам, по оврагам будут волочить изуродованных». Русская деревня, так любимая писателем, становится беспощадным полем боя, и исход классовой борьбы никому не ведом. Поэтому так тревожен и трагичен финал повести: «Вперёд зовёт дорога трудная: через жалобы тихие, через трубы обгорелые, через чёрное горе мужицкое».

Критики новой формации тут же напишут о «нотках гуманизма, пережитках народнических воззрений», упрекнут, что гражданская война в его понимании — «война братоубийственная, война между сыновьями единой матери-земли», что сострадает и жалеет он и деревню, и её прошлое.

Несколько раз Неверов порывается вернуться в Самару. Жена советует съездить в деревню ненадолго, отдохнуть и посмотреть на «нового крестьянина». В августе 1923 года он едет на родину и творческим результатом поездки становится повесть «Шкрабы» и несколько статей: «У сельских учителей», «Дела культурные», «В коммуне», «Роза».

Действующие герои повести «Шкрабы» — школьные работники, головтеевский учитель Сергей Иваныч Пирожков и учительница Катерина Васильевна. Сюжет прост, он влюблён и хочет жениться, но безденежье и неустроенность останавливает, но как-то всё собой получается. Они «невенчанными» сходятся. И «сидят они, будто два зайца на маленьком островке, в маленькой комнатке с двумя окнами на дорогу, смотрят в чёрное, осеннее небо над селом и думают о том, что необходимо выучить кое-что из Карла Маркса, познакомиться с „материализмом“ и работать вместе с коммунистами на общую пользу. Видал сейчас ребятишек пьяных — чуть-чуть постарше школьного возраста. Тоска у всех, и глядеть некуда, кроме как в пустое холодное поле за гумнами». Но главное — что в душе «чёрный мешок, в котором легко задохнуться, смертная тоска, разрывающая сердце, пересохшие губы и огромный, блуждающий коршун под самым потолком».

23 декабря 1923 года Неверова избирают действительным членом Общества любителей российской словесности, и на следующий день он неожиданно умирает. Место захоронения — Ваганьковское кладбище вблизи могил А. В. Ширяевца³ и С. А. Есенина. На похоронах и после будет сказано немало хороших слов о творчестве писателя, вскоре выйдет полное собрание сочинений, которое переиздадут до 1930 года пять раз, будут издавать его произведения и позднее.

«Хорошее знание деревни, её быта, языка и т. д., яркое, хотя и неполное отражение классовой борьбы в ней, общая революционная настроенность — всё это делает творчество Н. ценным для нашего времени», — напишет С. Б. Ингулов⁴ впоследствии и добавит: «Марксистская критика занималась Н. мало и бегло».

Сам Неверов напишет о себе за несколько месяцев до смерти: «В своих произведениях являюсь писателем-общественником». Сегодня об авторах, пишущих о деревне, говорят «писатель деревенской прозы». Но в отличие от Александра Сергеевича представители деревенской прозы ратовали и ратуют за сохранение традиционных ценностей. Неверов же, как и многие другие творческие люди, поддался веяниям времени, но, судя по его произведениям, быстро усомнился в верности «жизни другой». Неверову не пришлось за свои колебания поплатиться.

Он оставил после себя многочисленные рассказы, повести, статьи о деревне, и можно с полной уверенностью сказать: никакой не «пролетарский» он автор. Александр Сергеевич — «писатель-общественник» с крестьянской душой. И нет другого русского автора, так трепетно и скорбно, любовно и достоверно писавшего в начале прошлого века о русской деревне.

Мы перед Родиной нашей чисты…

Лишили нас дома, средств к жизни и звания,

На грани поставили нас нищеты.

Но крепко живёт в наших душах сознанье,

Что мы перед Родиной нашей чисты.

Малоизвестные, точнее забытые по разным обстоятельствам авторы Серебряного века начали возвращаться к российскому читателю в постперестроечное время. Возвращаются они и поныне. Но есть поэты, так и остающиеся для массового читателя в полной неизвестности, и лишь в профессиональных кругах их иногда вспоминают. Хотя их судьбы нисколько не уступают по своей трагичности другим авторам того периода. Можно, конечно, предположить, творения забытых поэтов и писателей незначительны по сравнению с лучшими произведениями Серебряного века. Но это не совсем справедливо. Они писали о России, любили Россию и делали всё соразмерно своим убеждениям для процветания так любимой ими Родины.

К числу таких почти забытых поэтов Серебряного века относится «певец в стане русских воинов» Фёдор Николаевич Косаткин-Ростовский.

Родился Фёдор Николаевич 11 ноября 1875 года в Санкт-Петербурге в доме, построенном по проекту архитектора Н. Л. Бенуа, за номером 84, на набережной р. Мойки. Отец — член Государственного Совета, князь Николай Фёдорович Косаткин-Ростовский. Мать — Надежда Карловна Монтрезор. Род Косаткиных-Ростовских — один из ста шестидесяти семи «родов, ведущих своё начало от Рюрика», записан в V часть родословной книги Московской, Санкт-Петербургской и Тульской губерний.

Кроме дома в северной столице семья князя имела обширные землевладения, родовые — в Самарской губернии, приобретённые — в Курской. И когда в 1878 году князь Николай Фёдорович после военной службы ушёл в отставку, Косаткины-Ростовские перебрались в имение на берегу реки Оскал в деревне Чернянка Новооскольского уезда Курской губернии (ныне п. Красный Остров Белгородской области). Николай Фёдорович занялся общественной деятельностью и воспитанием детей. Кроме трёхлетнего сына Фёдора в семье были пятилетняя Надежда и годовалая София. Уже в имении родятся Александра и Николай.

Помнишь ли ты промелькнувшее детство?

Помнишь ли прошлого счастья года,

Помнишь ли встречи, что с дней малолетства

В сердце оставили след навсегда?

Маленький дом, полускрытый листвой,

Белых акаций большие кусты,

Старый, запущенный сад над рекою —

Помнишь ли ты?

Помнишь ли ты у пылающей печи

В комнате няни зимой вечера?

Сказки, рассказы, про прошлое речи,

Долгие чудные сны до утра…

Наши надежды, желанья и грёзы,

Те, что так были наивно-просты,

Детские игры и детские слёзы —

Помнишь ли ты?

В возрасте двенадцати лет Фёдор Николаевич после вступительных экзаменов «по величайшему повелению» был зачислен в Пажеский Его Императорского Величества корпус. В этом элитном учебном заведении в основном обучались выходцы из аристократических семей. Пажи — так именовали учащихся корпуса — сначала получали четырёхлетнее общее образование и, если успешно сдавали экзамены, переводились в младший специальный класс, затем те, кто проявлял наибольшие успехи в учёбе и не имел нареканий по поведению, приказом по корпусу переводились в камер-пажи.

Фёдор Николаевич перевёлся в старшие классы корпуса со званием камер-паж 8 сентября 1893 года. Этот день можно считать началом службы князя в Русской Императорской армии, потому как камер-пажи помимо учёбы несли придворную службу при особах императорской фамилии.

12 августа 1895 года по окончании корпуса по I разряду он был «переведён в лейб-гвардии Семёновский полк» подпоручиком. Службой в одном из самых старейших полков Фёдор Николаевич гордился и дорожил и, как другие офицеры полка, считал: «большая честь служить в Семёновском полку, и честь, и счастье».

Военная карьера князя развивалась, в общем-то, обычно для людей с подобным происхождением и образованием: лейб-гвардии поручик (1899), лейб-гвардии штабс-капитан (1903), лейб-гвардии капитан (1908). Подразделение — 2-я рота 2-го батальона, под командованием князя, по воспоминаниям сослуживца лейб-гвардии штабс-капитана Ю. В. Макарова¹, имела в полку хорошую репутацию.

«В нашем полку было много офицеров блестящих, выдающихся и просто хороших, — писал уже в эмиграции другой однополчанин князя генерал-майор А. А. фон Лампе². — Но мало было таких людей, каким был Фёдор Николаевич, мало таких, которые были особо отмечены перстом Божиим, имели особый дар, отличающий их от других людей. Таким был князь Фёдор Николаевич… в нём жили два человека, в нём жил русский офицер, верно служивший в рядах полка, убеждённый монархист, что так естественно для потомка Владимир Святого… но кроме того в нём жил и совершенно другой человек, человек, отмеченный Богом, человек, владевший совершенно особым языком, и в минуты творчества, свободно говоривший на этом языке; даже нам, старым его полковым товарищам, давно знавшим его, языком новым, неожиданным, для нас недосягаемым… но понятным и близким».

Стихи, можно предположить, Фёдор Николаевич начал писать в детстве, потому как первая публикация под псевдонимом Эфкаэр состоялась в 1894 году. Первый сборник «Стихотворения» вышел в 1900 году с посвящением великому князю Константину Константиновичу. Что не вызывает никакого удивления: Фёдор Николаевич с детства был воспитан в преданности престолу, пажеский корпус только это закрепил. К тому же великий князь и сам сочинял стихи и публиковался под псевдонимом К. Р.

Ранние стихи князя лиричны, много любовных, даже есть дневник в стихах, расписанный по дням с переживаниями, томлением по некой Тане N: «Высокая брюнетка, // С волной причудливо причёсанных волос, // Лицо красивое, хотя таких нередко // Я видел и не раз…». Повествование идёт по «дневнику товарища», а автор лишь передаёт его любовные страдания, что придаёт практически поэме шарм и оригинальность.

Немало у Косаткина-Ростовского стихотворений со свойственной русской поэзии тональностью, извечным метанием души, стремлением отогнуть себя от Божественного и все равно возвращающегося к предначертанному.

Когда душа, устав томиться,

Полна тревог и грустных грёз,

Как часто хочется молиться

И проливать потоки слёз.

В порыве падать у иконы

И с детской верою в груди

С благовоньем класть поклоны,

Твердя: «Приди, Господь, приди,

Услышь ты грешную молитву

Рабы мечтаний и страстей,

Дай силы вновь идти на битву

С тоской гнетущею моей!

Но веры в сердце нет усталом,

В устах горячих нет речей,

И зовом сердца запоздалым,

В далёкий край небес лучом,

Не проникаешь, замирая…

Он не доходит до Творца,

Как прежде душу оставляя

Средь ночи, вечной без конца…

Князь писал рассказы, драмы, занимался переводами французских поэтов. Собрал и составил краткую историю полка «Памятка семёновца». Памятку применяли для обучения нижних чинов в ротных школах и учебных командах и как справочное пособие при приёме гостей и делегаций. В петербургском доме Косаткина-Ростовского проходили известные на всю столицу литературно-общественные вечера поэтов и писателей. Во всяком случае, в книге исследователя жизни Николая Гумилёва Е. Е. Степанова можно прочитать: «Гумилёв был на «Вечере Случевского³» у князя Ф. Косаткина-Ростовского».

Драмы «Цена счастья», «Пия ди Толомеи», шутка в стихах «Весёлые проказницы, или Торжествующая добродетель» ставились на сценах петербургских театров. Лирические произведения «Роза и сердце», «Замерли струны, замолкли напевы», «Ты о любви не говори со мной», «Гаснет луч заката» (более тридцати произведений) получили музыкальное оформление и имели успех среди любителей русского романса. Например, к стихотворению «Белая роза» музыку написали в разных концах страны. Композитор Е. А. Греве-Соболевская⁴ в Санкт-Петербурге, В. Зуев в Одессе.

Белая роза роняет свои лепестки —

Вянут они от мороза.

Как дни расцвета её коротки,

Бедная роза!

Сердце в разлуке роняет слезу за слезой,

Сердце тоскует и рвётся.

Бедное сердце… Не мучься тоской,

Счастье вернётся!

Вроде бы незамысловатые стихи, но тем они и хороши, что автор «находил такие слова, которые были близки и дороги многим, затрагивали струны их души».

В 1898 году Фёдор Николаевич женится на двадцатилетней Ольге Гермогеновне Хвощинской. В браке у них рождается трое детей: Марина (1900), Кирилл (1904), Ирина (1906). Казалось, всё складывается успешно: военная служба, семья, творчество. Стихотворение «1812-й год» побеждает на литературном конкурсе. Композитор М. А. Гольтисон⁵ пишет музыку, и произведение становится самой популярной патриотической песней, посвящённой 100-летию войны 1812-го года. В армейских частях, учебных заведениях и просто на улице разносится:

Раздайтесь напевы победы!

Пусть русское сердце вздрогнет!

Припомним, как бились деды

В великий двенадцатый год…

В это время на офицерском собрании Семёновского полка одной из главных тем для обсуждения становится новость: их «полковой поэт», «офицер-интеллектуал», шутки, эпиграммы, пародии которого знал весь военный Петербург, запятнал честь русского офицера. Он разводится и женится на актрисе Дине Никитичне Кировой. Новая избранница играла смешных, наивных, простодушных молодых девушек, так называемое амплуа «инженю комик», да ещё по происхождению из крестьян и уже замужем.

Что объединило таких разных по воспитанию, положению, образованию людей? «Осиротевшая крестьянская девочка Дуня Марухина (так звали её односельчане), приехавшая в двенадцать лет в столицу становиться „артисткой“. Небольшого роста, „хорошенькая, но не красавица“, звонкий голос, необычайно подвижная и весёлая. И „чернобородый высокий поэт, потомок Святого, с пламенными стихами, огнём горящими глазами и неуёмной сильной верой в славу и честь России и в помощь Господа Бога“». Ответ один — любовь.

Я тебя разлюбить не могу —

Жизнь сковала нас цепью одной,

Пред другими смеюсь я и лгу,

Но я лгать не могу пред тобой.

Я тебя ненавижу порой,

Рвусь, рыдая, из тяжких цепей,

Но, порвав их, томлюсь я тоской

И о ласке мечтаю твоей…

Я тебя не искал никогда,

Но душою стремился к тебе,

Для меня ты, как в небе звезда,

Как поддержка в житейской борьбе.

Но когда я измучен судьбой,

Я к тебе, утомлённый, бегу,

Потому что навеки с тобой

И тебя разлюбить не могу!

Познакомились они в Суворинском Малом театре (Театр литературно-художественного общества⁶), где в 1908 году Дина Никитична дебютировала в роли служанки Мери в «Двенадцатой ночи» Шекспира. Князь же в театре бывал и как зритель, и как автор драматических произведений.

Следует отметить, что создатель театра — издатель, театральный критик Алексей Сергеевич Суворин — сыграл в творческий жизни князя немаловажную, хотя и косвенную роль. Произведения князя достаточно часто публиковались в газете Суворина «Новое время», отличавшейся от прочих изданий того времени свободой мнений, «но зато в национальном вопросе никогда не было разногласий, и прежде всего всегда стояли интересы России и русских». За фантазию в стихах «Шахразада» Литературно-художественное общество, созданное в том числе и Сувориным, присудило князю премию, что открыло возможность постановок его произведений на сцене Суворинского театра.

Оставаться на службе после «истории» Фёдор Николаевич уже не мог, и подал в отставку. В 1913 году он возвращается в родовое имение. Как представители княжеского рода Косаткиных-Ростовских восприняли это известие, предположить нетрудно. Бывала ли новая жена князя в имении и встречалась с матерью, братьями и сёстрами князя, неизвестно. Отец князя Николай Фёдорович во время народных волнений 1905 года при разграблении имения был избит, его перевезли в Петербург, где через три года от кровоизлияния в голову он умер.

Фёдор Николаевич к моменту возвращения в имение уже был автором сборников стихов «Стихотворения. 1900—1906» (1907), «Песни разлуки» (1909), «Огни в пути» (1911), книги «Легенды и рассказы» (1911). Сотрудничал как публицист со многими газетами и журналами: «Русская будущность», «Русская жизнь», «Нива». Хотя критики не особенно хвалили, больше порицали за наивность стихов и подражание. Находились и те, кто язвительно упрекал в издании «книжечек» за счёт самого автора.

В имении князь продолжил сочинять стихи, драмы и «инсценировки романов Достоевского». Занимается он и общественной деятельностью. Будучи избранным председателем Новооскольской земской управы, выступает как поборник местного самоуправления. При известии о начале войны он тут же возвращается в полк, хотя выборная должность давала освобождение от военной службы.

Четыре контузии, ранение, ордена Святой Анны III степени с мечами и бантом (1915), Святого Владимира IV степени с мечами и бантом (1915), Святого Станислава II степени с мечами (1915). Присвоение в 1916 году лейб-гвардии полковника. Князь Фёдор Николаевич воевал так, как подобает русскому офицеру, и много писал. Именно в военной поэзии и прозе полностью раскрывается его дарование.

Сколько горя и слёз, сколько в сердце печали

Пробуждает война!

Кровь и стоны везде, разорённые дали

И бесчестных могил тишина…

Но зато сколько душ с пробуждённым сознаньем,

Смерти близостью, горем тревог,

Сколько жарких молитв у икон с упованьем,

Что защита лишь праведный Бог.

И средь дыма пожаров, окрашенных кровью,

Утомлённою слышен душой

Зов Спасителя, полный великой любовью —

«Приходите, я дам вам покой!»