Ты обязательно простишь. Марина Стекольникова

1998

Антон сидел около письменного стола и смотрел на фотографию. Стол был древний, ещё дедушкин, с двумя массивными тумбами и потёртой столешницей зелёного сукна. Фотография была просто старая. Вот он, а вот четверо верных друзей детства. Один из них перестал быть таковым. А может быть, никогда и не был. Кто? Антон испытывал странную смесь противоречивых чувств. «Гамма из пяти нот, из пяти нот гамма», – повторял он про себя на разные лады. Сыграть эту гамму до конца мешали смесь обиды, недоумения, жалости к утраченному доверию. Не было только злости. Видимо, её заменила досада. На себя, на всю их славную пятёрку. Как? Почему? Они, так хотелось думать Антону, всегда были уверены друг в друге, доверяли, полагались на «честь и совесть». Просто невозможно было поверить, что кто-то из них способен на предательство. Да нет. Какое предательство? А тогда что? Только четверо верных друзей были в курсе. Только они знали ситуацию досконально, понимали, какое значение для Антона имеет этот шанс. Кто-то из них враг? И что? Вот так вдруг? В одночасье кто-то изменил к нему своё отношение? Или не вдруг? Или раньше были звоночки? Сумасшествие. А может быть, не враг, а запутавшийся, но всё-таки друг? С другой стороны, какой друг пойдёт на такую низость? И кто же всё-таки из них? Мысли искрили, но ничего не освещали. С чего всё началось? Антон усмехнулся. Как с чего? С песочницы…

* * *

1973

Их было пятеро. Антошка Вишнёв, для друзей просто Тоха; Мишка Зайцман, которого в компании полуиронично-полууважительно называли Знайкой по ассоциации с персонажем повестей Николая Носова; Наиль Абдулов – Илька или Дулик, Анька Карху – к ней почему-то не прилипало ни одно прозвище, наверное из-за фамилии, и Андрюха Яскевич – Ясь. За глаза их называли «пять углов», или «олимпийские кольца», или «наш интернационал» – в зависимости от ситуации. Они и правда представляли собой все вместе и каждый в отдельности пример тесного содружества народов. У белобрысого, синеглазого Антохи сугубо русские корни оказались привиты каплей эстонской крови прабабки-чухонки. Глядя на Мишку, можно было не сомневаться, что в первую очередь его предками были евреи, хотя по материнской линии в нём смешались русские и тубалары. По маме русский, по папе таджик, Наилька внешне больше походил на отца большими чёрными глазами и выразительными, сходящимися у переносицы бровями. Андрюха, по всем статьям белорус, всё же имел некоторую русскую примесь из-за прадедушки по папиной линии. В общем, с мальчишками всё более или менее было ясно, а вот Анька… Анька несла в себе особенности, кажется, всех народов бывшей Российской империи. Отец и его родители одарили ребёнка русско-польско-финскими генами, а мать – татаро-армянскими. Стоит ли говорить, что по свидетельствам о рождении все они были русскими. Никому из них никогда, ни в детстве, ни потом, в зрелом возрасте, не приходило в голову выяснять или, того хлеще, сравнивать друг друга по национальности. Какая разница, кем были твои предки. Главное, чтобы человек был хороший. Жили по принципу, как в старом советском фильме «Цирк»: «В нашей стране любят всех ребятишек. Рожайте себе на здоровье, сколько хотите: чёрненьких, беленьких, красненьких. Хоть голубеньких в крапинку, хоть розовеньких в полосочку, хоть сереньких в яблочко! Пожалуйста». Нарушил ровное течение их жизней совсем не национальный вопрос.

А началась их дружба в песочнице. В прямом смысле слова. Причём началась она отнюдь не с дружественных действий, а проще говоря – с драки.

Песочниц в их микрорайоне было две. Одна находилась в садике дома номер пять по Социалистической улице, выходившем с другой стороны на Загородный проспект. Другая – во дворе дома номер восемь по той же Социалистической, одного из целого ряда проходных дворов между Загородным и улицей Правды. Собственно, весь район, да что там район, весь город был испокон веков пронизан проходными дворами. Они вместе со сквозными подъездами составляли огромную разветвлённую сеть, в которой можно было легко запутаться и затеряться. Местное население с успехом пользовалось этой сетью, когда хотело сократить путь между отдалёнными адресами. Дети бегали в школу или просто гуляли от дома к дому, минуя улицы. Проходные дворы доставляли массу неудобств милиции, особенно после того, как к семидесятым годам были изничтожены чугунные ворота, некогда запиравшиеся дворниками на ночь. Вместе с воротами исчезли и ответственные дворники. Индивидуалов с мётлами и ледорубами заменили на «бригадный подряд». В итоге придомовые территории остались практически бесхозными. Результаты «коллективной ответственности» особенно хорошо «читались» зимой, когда улицы начинали походить на стадо неухоженных зебр: у одного дома чисто, у следующего – наледь, снова чисто, дальше – снега по колено. Не повезло с «бригадным методом» и большим проходным дворам. В них постепенно закрадывалось запустение. Кусты, скамейки и детские площадки ещё сохранялись, но их становилось всё меньше, поскольку не совсем ясно было, в чьей зоне ответственности они находятся. Таким образом, к началу семидесятых в ареале обитания будущей «славной пятёрки» осталось всего две песочницы, в одной из которых пятёрка и сошлась однажды ясным апрельским днём.

Они были ровесниками – все родились в шестьдесят восьмом. Все жили на одной улице, правда в разных домах. Мишка и Андрюха ходили, а вернее, дневали и ночевали в круглосуточном детском саду, возле которого и размещалась названная песочница. У Мишки Зайцмана не было ни папы, ни бабушек с дедушками, а была одна мама, Юлия Петровна, по вечерам учившаяся в институте холодильной промышленности, а днём работавшая сменами на кондитерской фабрике имени Крупской, находившейся всё на той же улице. Тотальная нехватка времени и сил вынуждала её в будние дни оставлять сына на круглосуточном попечении воспитателей. О бабушке Мишка знал, что звали её Дарья Макаровна, но на самом деле не Дарья, а Дадар, и не Макаровна, а Максыровна, что была она тубаларкой с Алтая и скончалась от голода в блокадном Ленинграде. Про тубаларов и Алтай Мишка ничего не понял, но названия запомнил. О дедушке Юлия Петровна никогда не вспоминала. Только обмолвилась как-то раз, что он погиб на фронте. И всё. Юлю спасла и вырастила близкая мамина подруга, которая и потом продолжала по мере возможности поддерживать воспитанницу. Однако, занятая работой и собственными внуками, Мишеньку она привечала редко, как правило летом, во время отпуска. Папы у Мишки никогда не было. Года в три с половиной, вступив в период «почемучек», он поинтересовался, где же папа: у всех он есть, а у Миши нет. Мама ответила коротко: уехал. Больше она никогда на эту тему с сыном не разговаривала. Так они и жили: мама хранила молчание, а Миша периодически мучился неразгаданной тайной. Не догадывалась Юлия Петровна, насколько пытливым и упорным в достижении цели окажется её ненаглядный малыш.

Андрюшка Яскевич жил с бабушкой, Екатериной Владимировной. Нет, он не был сиротой. Просто его родители, геологи по профессии, по полгода, а то и больше, пропадали в экспедициях. Брать сына с собой в партии они не могли. Ещё совсем не старая бабушка заведовала детской библиотекой имени Крылова, находившейся недалеко от дома, на улице Марата. Руководящая должность требовала постоянного присутствия на работе, организационные вопросы занимали все её мысли, уделять должное внимание внуку она могла только по выходным, поэтому Андрюша, как и Миша, четыре-пять раз в неделю оставался ночевать в детском саду. В отличие от тихого, задумчивого собрата, Андрюшка имел открытый, жизнерадостный характер. Он любил активные игры, а когда играть было не с кем, мог прыгать и выкрикивать что-нибудь вроде «тирли-дирли, трам-пам-пам» просто от переполнявшей его энергии. А роднило его с Зайцманом наличие семейной тайны. Как-то раз он случайно подслушал бабушкин телефонный разговор, смысл которого не понял, но отдельные фразы почему-то засели у него в памяти. Речь шла о каком-то дяденьке, который что-то такое сделал, отчего у бабушки одно расстройство. Не придя ни к каким выводам, Андрюшка вопросов задавать не стал, даже своим детским умом понимая, что бабушку донимать бессмысленно: ответов всё равно от строгой бабули не получишь. Вскоре он отвлёкся и на время позабыл о заинтриговавшем его разговоре.

Наиль Абдулов был домашним мальчиком. Его мама, Елена Игоревна, окончившая музыкальное училище имени Мусоргского по классу фортепьяно, иногда концертировала, но в основном находилась дома, занимаясь параллельно сыном и творчеством. Папа Наиля, Азим Булатович, доктор физико-математических наук, заведующий кафедрой высшей математики Ленинградского политехнического института, в сорок лет женившийся на восемнадцатилетней пианистке, души не чаял в жене и сыне. Он очень старался, чтобы его семья ни в чём не нуждалась, и, в частности, нанял для Наиля няню, которая фактически превратилась в домоправительницу, избавившую молодую мать от большей части хозяйственных забот. Елена Игоревна была рада такому положению вещей, поскольку за чуть ли ни с младенчества самостоятельным, упрямым Илькой требовался глаз да глаз. За день шустрый Наиль успевал набедокурить так, как иным не удавалось и за месяц. Ему ничего не стоило размазать по письменному столу кашу, к которой тут же прилипали папины бумаги, выпить воду из кошачьей миски, разобрать на части любую состоящую из разных деталей вещь, открыть замок и удрать на лестницу и ещё много чего в том же духе. В один из таких побегов, пока мама и няня были заняты составлением меню на завтра, он продвинулся на один пролёт дальше родной лестничной площадки. Но, услышав этажом ниже возбуждённые голоса, предпочёл ретироваться обратно. Вечером, когда папа вернулся с работы и заговорил с ним, Наиль неожиданно понял, почему один из голосов на лестнице показался ему знакомым. Но спрашивать папу, зачем тот днём, вместо того чтобы зайти домой, ссорился с кем-то в подъезде, мальчик не решился. Непонятное происшествие быстро вылетело у него из головы. До поры до времени.

Антошка и Анька жили в одной квартире, ходили в обычный детский сад в бывшем Доме-коммуне инженеров и писателей на улице Рубинштейна и вообще, как говорила потом Анька, «вели знакомство с доутробного состояния». Дело в том, что жизнь замысловато переплела их семейные судьбы. Антохина мама, Василиса Петровна, которую назвали таким сказочным именем в честь деда, и Анькин папа, Марти Олисович, выросли в этой самой квартире. Василиса, родившаяся на год позже Марти, относилась к нему как к старшему брату. В школы они ходили разные, но просто потому, что обучение в те годы было раздельное. Мальчиков и девочек объединили под одной крышей, когда Марти Карху учился уже в десятом классе. Старшеклассников решили не трогать, дали завершить учёбу в привычной обстановке. Успешно окончив школу, Марти поступил в Ленинградский политехнический институт. Василиса считала себя гуманитарием и мечтала о поступлении на литфак педагогического. На университет она не замахивалась, сознавая границы своих возможностей. Вместе с Василисой в институт имени Герцена собиралась и её ближайшая подружка Зойка. Но так получилось, что Зойка, придя к Василисе перед самой подачей документов, в дверях столкнулась с Марти Карху и… пропала. С детства знакомая с подружкиным соседом, она и предположить не могла, в какого лебедя превратится этот некогда гадкий утёнок. Педагогика и литература были тут же забыты. Зойка кинулась в Политех вслед за своей любовью. Поначалу Марти с нордическим спокойствием воспринимал повышенное внимание со стороны девчонки. Но её пылкие взгляды в сочетании с восточной красотой сделали своё дело, и молодые люди стали проводить вместе всё свободное время. На этом сюрпризы не закончились. В свою очередь, сама Антошкина мама, тогда ещё будущая, на поэтическом вечере в Доме культуры пищевиков, в просторечье «Лепёшке», встретила свою «половинку». Дмитрий Вишнёв оказался, как неожиданно выяснилось позже, приятелем-сокурсником всё того же Марти. Две молодые пары поженились в один год после окончания институтов, поселились в одной коммунальной квартире на углу Загородного и Социалистической вместе с мамой Василисы и родителями Марти. Отца, Петра Савельевича, Василиса не помнила: ей было всего полтора года, когда он погиб на фронте. Марти эвакуировали. Его родители, как и Пётр Савельевич, тоже воевали. Им повезло. Яна Ивановна, будучи хирургом от бога, была назначена, несмотря на молодость, главврачом санитарного поезда, который ни разу не подвергся ни обстрелам, ни бомбёжкам. Олис Тойвович, в мирной жизни переводчик, вместе со своей ротой дошёл до Берлина, не получив ни одного ранения. Осенью сорок пятого они вместе с сыном вернулись домой.

С разницей в полгода молодые Вишнёвы и Карху обзавелись потомством и водили теперь это потомство в одну группу маленького детского сада на улице Рубинштейна. Антон с Анной практически не ссорились, с удовольствием играли в одни и те же игры. В пятилетнем возрасте неизбывной страстью обоих были машинки и солдатики, а излюбленным и категорически не одобряемым взрослыми развлечением – забираться на двустворчатый шкаф в комнате старших Карху и с визгом прыгать оттуда на бабушкин диван с толстыми, похожими на поросят валиками.

Коммунальная квартира, в которой жили Антошка и Анька, состояла из четырёх комнат. Одну из них Антоха, Василиса Петровна и Дмитрий Евгеньевич Вишнёвы делили, разгородив её шкафом и ширмой, с Василисиной мамой Клавди́ей Васильевной Игнатовой. Две смежные комнаты занимали Карху. Ту, что побольше, когда родилась Анечка, отдали детям, меньшая по решению семейного совета осталась за Яной Ивановной и Олисом Тойвовичем. Зоя, полное имя которой было Зойтуна Камильевна, выросшая в атмосфере почитания родителей, с радостью была готова уступить, как она говорила, «хоромы» матери и отцу Марти, но те категорически возражали, аргументируя своё решение заботой о внучке, которой нужен воздух. Яна Ивановна прямо заявила:

– Раз уж наши окна выходят во двор-колодец и практически упираются в противоположную стену, то воспользуемся хотя бы внутренним пространством для создания ребёнку сносных условий. Это я вам как врач говорю!

Спорить с этим утверждением было бессмысленно, и дискуссия прекратилась. Старшие Карху обосновались в небольшой комнатке с большим шкафом, на который у подросших Антошки и Аньки были свои виды. Со шкафом в их представлении могла конкурировать только печь в комнате Вишнёвых, но забраться на неё пятилетние проказники пока не могли.

Последняя, четвёртая, комната принадлежала нелюдимому старику, которого малыши слегка побаивались, но, несмотря на это, любили заглядывать к нему, чтобы всем вместе кормить на подоконнике воробьёв, целыми стаями слетавшихся на угощенье. Дед, который мало общался со взрослым населением квартиры, детей к себе пускал с удовольствием. Звали его в глаза Демьян Силантьевич, а за глаза – Домовой или ДД, что означало «дед Демьян». Он и внешне чем-то напоминал домового – из-за белой шапки волнистых волос и такой же белой густой бороды. А главное – из-за внимательных почти чёрных глаз с прищуром, в которых периодически появлялось странное задумчивое выражение. В такие моменты казалось, что Демьян Силантьевич находится где-то то ли в прошлом, то ли в будущем, во всяком случае точно не в настоящем.

* * *

Итак, однажды ясным апрельским днём тысяча девятьсот семьдесят третьего года в песочнице дома номер восемь по Социалистической улице сошлись пятеро пятилетних граждан. Была суббота, и с детьми гуляли в основном мамы. Только за Андрюшкой наблюдала сидевшая поодаль бабушка. Вишнёва и Карху, пристроившись на скамеечке под сиреневым кустом, оживлённо обсуждали «выброшенные» в хозяйственном на Лиговке новые «умопомрачительной красоты» импортные зонтики и преимущества польской косметики, изредка поглядывая на своих чад. Чада мирно загружали песком игрушечный самосвал. Мама Мишки Зайцмана на краешке скамейки, середину которой занимала бабушка Андрюшки Яскевича, штудировала очередной конспект. Сына она могла не контролировать: спокойный, воспитанный очкарик не был склонен к решительным действиям, предпочитая свободе надёжное материнское общество, по которому всю неделю очень скучал. Мама активного Наиля Абдулова, напротив, пристально следила за происходящим в песочнице, стоя в непосредственной близости к ней. Поэтому она первой заметила произошедшие там перемены. Ей показалось, что ни с того ни с сего над песочницей вдруг пронёсся невидимый вихрь.

Как ни странно, малышовая буза приключилась из-за жизнерадостного Андрюши, который просто не в силах был долго и мирно заниматься производством куличиков. Его активная натура требовала действий с размахом. В прямом и переносном смыслах. Изготовив пару пирамидок с помощью ведёрка и формочек, Андрюша решил перейти к физическим упражнениям. Он принялся азартно прыгать на одной ножке, размахивая деревянной лопаткой, с помощью которой за минуту до этого столь же азартно наполнял песком формочки. Дальнейшее со стороны выглядело так. Розовощёкий светловолосый малыш с лучащимися карими глазами неожиданно стремительно взлетел на бортик песочницы, проделал несколько прыжков то на одной, то на другой ноге, резко взмахнул руками, не удержался и плюхнулся прямо на песчаное сооружение, только что воздвигнутое другим малышом, темноволосым и волооким. При этом лопатка, которая была у него в руках, вырвалась и, пролетев полметра, стукнула по белокурому затылку третьего «строителя замков». Малыш, творение которого разрушил прыгун, взвыл: «А-а-а!» – схватил своё ведёрко и огрел им обидчика по спине. Обидчик в свою очередь заорал: «Ну ты-ы!» – и толкнул противника, который, шлёпнувшись на попу, завопил для разнообразия: «У-у-у!» «Строитель», получивший лопаткой по голове, молчал, потирая ушибленное место и уставившись на дерущихся большущими синющими глазищами. Пока он соображал, что делать, в обстановке сориентировалась его подруга, которая к началу конфликта как раз закончила наполнять песком грузовичок. С грузовичком в руках она, недолго думая, подскочила к сцепившимся, пыхтящим на земле мальчишкам и высыпала на них содержимое игрушечного кузова. В этот момент очнулись мамаши и с запозданием разом бросились разнимать своих сорванцов. Когда они подбежали к месту действия, бурное выяснение отношений уже прекратилось. Бузотёры, получив по порции песка на головы, перестали барахтаться и пинать друг друга. Они сидели на развалинах своих построек и с удивлением взирали на стоявшее над ними создание с огромным бантом в коротких русых волосах, осмелившееся вторгнуться на их территорию и зыркать на них серыми, суженными в сердитые щёлочки глазами. Анька, желая отомстить за друга, сама того не ведая, поступила по принципу «удивить и озадачить». И это ей определённо удалось. «Удивились и озадачились» не только маленькие драчуны, но и мамаши. Последние всё же убедились в отсутствии вреда жизни и здоровью своих ненаглядных деток, сделали им внушения, указав на недопустимость столь безобразного поведения, стряхнули с них остатки песка, получили обещания, что впредь подобное не повторится, после чего вернулись на свои скамейки. Правда, происшествие вынудило их внимательнее следить за происходящим на детской площадке.

Всё завершилось так быстро, инцидент в песочнице длился не более полутора минут, что никто не успел обратить внимание на стоявшего в сторонке пятилетнего наблюдателя в очках, на лице которого было написано странное удовлетворение.

Когда страсти улеглись и все возобновили прерванные занятия, Антошка, а это именно он получил совком по голове, подошёл к Андрюше и мирно спросил:

– А за что ты меня ударил?

– Я же не нарочно! Так прыгалось! Он сам улетел!

– Да? – усомнился Антошка. – Ну ладно… – Он подумал немножко и сказал: – Я Антошка. А тебя как зовут?

– Андрюша. А там вон стоит, видишь, это Миха. Мы с ним в одну группу ходим.

– В какую группу?

– В круглосуточную. Мы с ним и ночуем там.

– Как это ночуете? – не понял Антошка.

– Так и ночуем.

– Не дома, что ли? А почему? У вас, что ли, дома нет?

– Почему? Есть дом. Мамы работают всё время, работают. Мы, чтобы одни не оставались, в детском саду остаёмся. У меня бабушка решила, чтобы я оставался, а у Михи мама.

– А где твоя мама?

– А-а. Мама с папой всё время в этих… как их… комаровках. – Слово «командировки», неоднократно слышанное Андрюшей, никак не укладывалось у него в голове. – Они там ищут что-то всё время. А когда находят, домой приезжают. Тогда я дома сплю… А у Михи вообще папы нет… Миха! – громко позвал Андрюша. – Иди сюда!

– А-а. Понятно, – сказал Антошка, хотя на самом деле так и не понял, почему это Андрюшины родители что-то ищут в каких-то «комаровках», а сына отдали в сад с ночёвками. Он хотел ещё о чём-то спросить, но тут к ним с разных сторон подошли Миха и Анька. Анька исподлобья посмотрела на Андрюшу. Тот приветливо улыбнулся, а потом, вспомнив, как эта девчонка засыпала их песком, немного погрустнел и спросил:

– Ты кто? У тебя такой бант огроменный!

– Это Анька, – ответил за подругу Антошка. – У неё фамилия Карху!

– Да ты что! Таких фамилиев не бывает! – не поверил Андрюша.

– Очень даже бывают, – вступил в разговор умный Миха. – У мамы подруга есть. Болт. Вот.

– Что ещё за болт такой? – не понял Андрюша.

– Не такой, а такая. Фамилия такая. Болт. Фамилии всякие разные бывают. Мама так говорит.

– Бывают так бывают, – Андрюша был покладист от природы.

К их беседе некоторое время прислушивался стоявший в другом углу песочницы Наиль, успевший возродить из руин свой архитектурный шедевр. В конце концов он не выдержал и тоже подошёл к образовавшейся компании. Он не стал долго думать, как вступить в разговор, а просто представился:

– Я Наиль. – Все посмотрели на него. – Абдулов. Можно Илька. Меня так мама зовёт.

– Илька-килька! – тут же выдал Андрюшка, и все засмеялись.

Наиль не обиделся. Он пожал плечами и спросил:

– А твоя какая фамилия?

– Яскевич. А Миха – Зайцман. – Сам Миха хранил молчание. Зачем лишний раз говорить, если за тебя это сделают другие. Такие, как приятель Андрюша.

– Ага, – кивнул Наиль.

– А я Вишнёв, – с некоторой обидой на то, что никто не поинтересовался его фамилией, произнёс Антошка. – Вишнёв Антошка.

– «Антошка, Антошка, пошли копать картошку», – прыснул Андрюшка.

– Андрюшка-плюшка, – парировал Антоха.

– Ага! Антошка-кошка, Андрюшка-клюшка! – радостно закричал Наиль.

– Илька-килька! Мишка-шишка! Анька-Фанька! – со смехом наперебой стали кричать уже все, изощряясь в остроумии.

Мамаши на скамейках, заслышав шум, насторожились, но, убедившись, что никто не плачет и не дерётся, успокоились.

Анька накричалась первая и подвела итог:

– Давайте дружить!

– Давайте, – хором поддержали её предложение мальчишки.

Все пятеро стиснули кулачки и совершили ритуал закрепления «дружбы навек» – трижды стукнулись кулачками и ладошками сначала левой, затем правой руки.

Расставаясь в этот день, они даже не догадывались, какой окажется их дружба и какие хитросплетения судеб ожидают их впереди.

* * *

1998

«Песочница, родная песочница, – отстранённо думал Антон. Он не мог ответить на актуальные вопросы и отдался потоку сознания. – Все мы родом из песочницы. Маленькие человечки с маленькими проблемками. Вырастают человечки, а проблемки вместе с ними. Как там говорится: маленькие детки – маленькие бедки… Вот и наши… Или мои? Мои бедки были маленькие, стали большие… Впрочем, что есть беда? Моя беда не беда, а так, ерунда. Сотворил кто-то подлость. Что ж… Я начну сначала, только… Только кто? А ведь не первая подлость в нашей маленькой дружной компании. Точно, – тут его словно осенило. – И, кажется, не сегодня всё началось. И даже, скорее всего, не с нас…»

Вдруг одна искорка-мысль высветила крохотный эпизодик из того самого «песочного детства». Эпизодик касался его и Аньки. «Анька наверняка всё забыла, – подумал Антон. – Да и не знала она… Кажется, я ни с кем не делился… Было нечто такое… Какое? И касалось оно только меня. Я ведь тогда почувствовал… Или мне сейчас кажется, что почувствовал, как ни пошло это звучит, запах тайны…»

* * *

1973

– А слабо тебе прыгнуть с нашей печки?

– Не слабо! Возьму и прыгну!

– А вот и не прыгнешь!

– Прыгну! Прыгну!

– Ага! Прыгнешь! Ты сначала туда заберись!

– И заберусь!

– Побоишься! Это тебе не с вашего шкафа прыгать. Там высоти-ищ-ща-а!

– И ну и что?! Ой! Смотри! Да не на меня! В окно смотри! – неожиданно воскликнула Анька.

– Чего я там не видел! – парировал Антошка. – Не сбивай меня с панталонов!

– Каких ещё панталонов?

– Ну, папа так маме говорит, когда она начинает ему что-нибудь говорить и запутывает его. Ну, папа там что-то думает, а мама сбивает. Папа ничего не понимает. И ты меня сбиваешь! Не прыгнешь! Ни за что!

– Да прыгну! И не сбиваю я тебя с каких-то панталонов! Смотри! Там в окне старуха стоит и губами шевелит!.. Ой! Страшно! – Воскликнув «Страшно», Анька сиганула со шкафа на бабушкин диван. Антошка слетел вслед за ней и только после этого посмотрел в окно. Посмотрел и засмеялся:

– Ты что-о?! Это не страшная старуха. Это соседка нашей воспиталки такая. Она всё время в окно смотрит. А в другой их комнате Нинель Виленовна живёт. Она меня однажды, когда мама не могла меня забрать, домой привела. Мама сказала, она там живёт. Где старуха.

– А чего она ещё и губами шевелит? Колдует?

– А-а, мама говорит, что она, как это… поэсса вроде. Или потесса? Знаменитая. Она стихи сочиняет. Сочиняет и сама себе вслух рассказывает! А вовсе не колдует!

– Ну ладно. Всё равно страшная. Не буду на неё смотреть!

– Не смотри. Пошли к нам. Ты с печки всё равно не прыгнешь.

– Пошли! Прыгну!

Этот разговор происходил как-то ранним вечером в одной из комнат семейства Карху. Продолжая выяснять, страшная «поэсса» или нет, дети переместились к Вишнёвым, где находилась последняя в квартире высоченная, почти под потолок, круглая печь. Все остальные печи соседи ликвидировали, как только в доме появилось центральное отопление. А у Вишнёвых она осталась, всё руки не доходили её разобрать.

В комнате, на радость детям, никого не оказалось. Родители всей компанией отправились на концерт, а вернувшиеся с работы обе бабушки и дедушка Карху о чём-то беседовали в кухне. Антошка, продолжая подначивать Аньку, подошёл к печке и постучал по ней ладошкой. В печи зашуршало, наверное посыпалась старая зола. Антоха прислушался, а затем ехидно произнёс:

– Ну! Давай! Лезь!

– Высоко-о, – сказала Анька, уже жалея, что на спор собралась прыгать с такой верхотуры. – Спрыгну я, конечно. Только как я туда залезу?

– А ты сюда вставай, – показал Антоха на спинку бабушкиной кровати. – Я ещё подушки подложу, тебя подержу, а ты цепляйся за печкин верх.

– Это ты со спинки с подушками дотянешься, ты же, вон, длинный. А я маленькая.

– А ты попробуй!

Анька вздохнула и полезла – не отступать же. Будет ещё потом дразнить боякой. И вообще – сама напросилась. До верха она, конечно, не добралась. Хотя спинка кровати была достаточно высокой, самое большее, что у неё получилось, это, стоя на цыпочках, дотронуться кончиками пальцев до рельефного орнамента, опоясывавшего верхний край печи и заканчивавшегося над вьюшкой. Когда Анька коснулась этого украшения, её качнуло, и ей пришлось схватиться второй рукой за рифлёную поверхность. В печи снова зашуршало.

– Не могу, – грустно констатировала Анька и спрыгнула на кровать. – Давай в другой раз… А ты сам оттуда прыгал?

– Тыщу раз! – соврал Антоха.

– Тогда сейчас прыгни!

Антошка понял, что попался. Ни с какой печки он никогда не прыгал, но сейчас опозориться перед девчонкой, да ещё после того, как она попыталась сдержать своё слово… Придётся лезть. И он полез. Он, хотя и был выше маленькой Анюты, великим ростом тоже не отличался, поэтому, встав, как и подруга, на цыпочки, тоже смог дотянуться только до украшения. Правда, дотронулся Антоха до него не кончиками пальцев, а всей ладонью. Второй ладонью он упёрся в стену. Стоять было неудобно, Антохина нога вместе с подушкой соскользнула со спинки кровати, он сжал пальцы в попытке сохранить равновесие и рухнул на кровать с куском бордюра в руке.

– Анто-оша, – прошептала Анька, – родители ругаться будут. Давай мы потом ещё раз попробуем.

– Дава-ай, – так же шёпотом ответил Антошка, выбираясь из кучи подушек и постельного белья, образовавшейся после его падения. Он тоже подозревал, что за учинённый разгром по головкам их не погладят, поэтому согласился с подругой без возражений и комментариев. – Только я это на место поставлю…

И он снова полез на спинку кровати. Приладить отвалившуюся часть бордюра на место ему удалось с большим трудом. Что-то там внутри мешало. Какой-то комок. Что это было, он разглядеть не смог. Кое-как прикрыв «следы преступления» на кровати, Антошка слез на пол.

– Там чего-то есть…

– Чего есть?

– Не зна-аю… Чего-то… такое…

Закончить мысль Антошка не успел: в комнату вошла бабушка Клавдия и велела им мыть руки перед ужином.

Перед сном, уже лёжа в кроватке, Анюта вдруг вспомнила удивительное слово, которое услышала от Антошки.

– Мамочка, а что такое «сбивать с панталонов»? Что такое эти панталоны? – спросила она Зою Камильевну.

– С панталонов? – удивилась мать. – Панталоны – это штаны такие. Как с них можно сбивать?

– Не знаю, мамочка. Это так Антошка говорит, потому что его папа так маме говорит: не сбивай меня с панталонов.

Марти Олисович, слушавший этот диалог, неожиданно расхохотался.

– Папа, ты чего?

– Не с панталонов, ха-ха-ха… С панталыку! Ха-ха… Не сбивай меня с панталыку! Твой Антошка всё перепутал, – не переставая смеяться, пояснил Марти. Зоя тоже рассмеялась. – Это значит – не сбивай меня с толку, не запутывай, не вводи в заблуждение.

– А панталык – это что?

– Вот поди объясни пятилетнему ребёнку, что это такое. Да ещё на ночь глядя, – вздохнул Марти. – Не знаю, что ты поймёшь… Ладно. Есть такая страна, Греция. А там гора Пантелик. Там много пещер, и в них легко запутаться. Наш «панталык» – это, вероятно, переделанное название Пантелик. А может быть… Ох как непросто… Об этом лучше бы дедушку Олиса спросить… германист всё-таки… Есть иностранные слова… романо-германские… с корнем «пантл». Этот «пантл» когда-то давным-давно означал слово «узел», потом «смысл» или «толк»… Вот как-то так…

– Пап, про гору я поняла… А про корень – не очень…

– Ничего, подрастёшь – поймёшь. А пока запомни, что «сбивать с панталыку» означает «запутывать, сбивать с толку». И спи! Поздно уже. Давай-давай. Спокойной ночи! – Марти поцеловал дочь и отгородился от всех газетой.

* * *

Если Анютку больше всего интересовали «панталоны» с «панталыком», и, получив разъяснения, она спокойно уснула, то Антоха долго ворочался в своей кровати, время от времени поглядывая на печь и гадая, что же он такое сегодня обнаружил. В комнате было темным-темно. Бабушка и родители спали, а малыш всё думал и думал. Была там, в печи, какая-то штука, которая так и притягивала его мысли. Поскольку угадать, что это, он не мог, то решил обязательно снова забраться наверх, отковырять бордюр и посмотреть… посмотреть… Антошка зевнул. Обязательно… посмотреть… Глаза стали слипаться. Залезть и посмотреть… Из-за печки – как ему это удалось, Антошка не понял, – тихо вышел дяденька в военной форме. Он внимательно посмотрел на мальчика, улыбнулся, но тут же нахмурился и погрозил ему пальцем. Дяденька был очень похож на кого-то, но на кого? Антошка хотел спросить, кто он, зачем пришёл и, главное, как ему удалось поместиться между стеной и печкой. Он уже открыл было рот, но вдруг понял, что никакого военного в комнате нет, а просто у печки на крючке висит бабушкин халат.

Когда Антоха проснулся, в окно светило солнце. Халата на крюке уже не было – бабушка доставала его только вечером, а утром после умывания убирала в шкаф. Первым делом малыш посмотрел на печь. Со вчерашнего дня, кажется, ничего не изменилось. Только щёлка в бордюре будто бы стала немножечко, на пару миллиметров, шире.

* * *

25 июня 1936 года

Первый день нашей экспедиции. Я не считаю долгую дорогу со многими пересадками от Ленинграда до Бийска. Хотя в пути было довольно весело. Об этом напишу как-нибудь на досуге. А сейчас моя задача – фиксировать экспедиционные события и достижения.

Как выяснилось, в Бийске нет никакого общественного транспорта. Только в этом году появился один автобусный маршрут. Впрочем, нас это мало касается. Нас встретили местные товарищи, сотрудники краеведческого музея, и сразу отвели в столовую. Накормили сытно, но не очень вкусно. Но буду честен: просто еда была непривычной. Ячменный суп мне даже понравился, а вот кан совсем не понравился. Кровяная колбаса – не моё блюдо. Нам обещали, что в деревне нам дадут попробовать знаменитый курут. Оказывается, это сыр. А ещё чегень – не знаю, что это такое, и очень рекомендовали какую-то арачку.

Завтра по реке Бие мы с оказией отправляемся до села Усть-Кажа. Наверное, будем останавливаться ещё в Усятском и Лебяжьем. Но всё зависит от того, как мы уложимся в график. Я имею в виду баржу, которая везёт свой груз и нас. Плыть нам около девяноста километров. Цель нашей экспедиции – изучение местных говоров. Поэтому мы от Усть-Кажи поедем в совсем уж маленькие деревеньки. Я даже названий их не помню. Буду записывать по мере посещения.

Приехало нас всего шесть человек: Всеволод Григорьевич – наш педагог и руководитель экспедиции, Катерина – отличница, комсорг, сейчас в роли комиссара нашего маленького отряда, Светлана – умница-разумница, тоже отличница, собирается в аспирантуру, Дёма – «специалист широкого профиля», этнограф-самоучка, языковед-любитель, самый старший из нас, Яна – дипломированный хирург, и я – не отличник, но почитатель русского языка с претензией на учёность. Вообще-то я пишу диссертацию о роли народных говоров в развитии русской литературы середины девятнадцатого века и мечтаю поступить на работу в Институт русской литературы.

На ночёвку нас устроили в актовом зале школы. Школа стоит недалеко от музея. После всех наших поездов даже матрацы на полу кажутся царскими ложами. А возможность как следует умыться и почистить зубы вызывает просто райское блаженство.

Немного о личном. Катерина всю дорогу на меня так поглядывала, будто изучала, на что я гожусь. Как же, комсорг курса, отличница. Зануда! А вот среди сотрудников местного музея оказалась одна очень даже симпатичная девушка. У неё тёмные, почти чёрные весёлые глаза. Будет сопровождать нас до конечного пункта и обратно. Надо будет присмотреться к ней. Познакомиться поближе.

* * *

1973

Они снова встретились около песочницы. На сей раз не случилось ни разрушений, ни драк. Компанию полностью захватила игра в «казаки-разбойники», предложенная главным непоседой – Андрюхой. Им даже удалось договориться, кто кем будет. Но поскольку поделиться поровну не получалось, Анька добровольно согласилась быть тем и другим попеременно, что в результате внесло в игру несусветную путаницу. Детская площадка то и дело оглашалась криками: «Стой! Ты кто?! Сдавайся! Ты ранен, падай! Так нечестно! Ага, вот ты и попался!..»

Мамаши поначалу с опаской наблюдали за азартной беготнёй, готовые в любой момент броситься либо спасать, либо утихомиривать галдящую детвору. Но когда игра как-то сама собой затихла и пятёрка переместилась в песочницу строить дворцы, они расслабились. Екатерина Владимировна заняла позицию поближе к внуку, примостившись на бывших качелях, от которых остались только деревянный столбик да половинка доски с ручкой. Юлия расположилась позади неё на одной из скамеек с очередным конспектом. На соседнюю скамейку сели Василиса и Елена. Поскольку дети уже успели подружиться, то и между взрослыми непроизвольно возник контакт. Увидев, что Василиса гуляет одна с двумя детьми, Елена не сдержала любопытства:

– Простите, а вы сегодня, я смотрю, без подруги. Или это оба ребёнка ваши?

– Нет, что вы, – улыбнулась Василиса и сочла возможным объяснить: – Мой только Антон. Анюта – дочка наших друзей и по совместительству соседей. Мы с её папой выросли вместе, а её мама, Зоя, – моя школьная подруга. А мужья наши и Зойка ещё и в институте вместе учились. Тесные связи.

– Как хорошо. Вы и дружите, и живёте в одной квартире. Очень удобно.

– Удобно. Особенно когда все заняты. У нас бабушки-дедушки все работают. Я по субботам обычно тоже работаю. Зойка самая свободная. Но сегодня вот – всё наоборот, – она снова улыбнулась. – Невольно срифмовала.

– И деткам вдвоём веселее, – продолжила свою мысль Елена. – Они у вас, кажется, спокойные. А у меня Наиль такой подвижный. Мягко говоря. Не углядишь, что-нибудь обязательно выкинет из ряда вон выходящее.

– Спокойные, как же. Это здесь они делом заняты. У них любимое занятие знаете какое? Прыгать со шкафа на диван. Мы их и уговаривали, и наказывали – всё бесполезно. Чуть что – шасть на шкаф и сидят там, общаются. Лучше места для них не существует. А потом прыгают. Смотреть страшно. Ничего поделать не можем.

– Да, понимаю… Наш Наиль на прошлой неделе такое вытворил… Понимаете, у нас кошка есть. Ангорская. Белая. С голубыми глазами. Красавица. Очень покладистая, – Елена говорила размеренно, будто подбирая слова. – Так вот. – Она помолчала, проводив глазами своего озорника, который в данный момент катил наполненный песком грузовик по бортику песочницы, потом продолжила: – Кошку мы все очень любим. А няня Наиля её просто обожает. И вот в прошлую среду сидим мы с мужем и Наилькой за столом, ждём, когда няня принесёт нам ужин… Ой, вы не подумайте, что мы барствуем или ещё чего. Просто Валентина Николаевна сама так решила. Она считает меня чуть ли не ребёнком, неспособным вести хозяйство, а муж не возражает. Его вообще всё устраивает. Он намного старше меня. С их точки зрения, я должна музицировать, играть с Илькой и вообще… украшать жизнь. Да. Сидим, а няня в кухне. Вдруг оттуда раздаётся ужасный крик и такой же ужасный грохот. Мы все просто подскочили. Я Ильку к себе прижала, а муж побежал выяснять, что случилось. Очень страшный был крик. А потом в комнату входит няня, вся белая, руки дрожат, но видно, что уже не напуганная, а скорее разгневанная. Илька у меня из рук вывернулся и дал дёру в свою комнату. Я сижу, ничего не понимаю. Тут муж вернулся с каким-то чудищем в руках. Я сама чуть не заорала. Выяснилось. Только Валентина Николаевна собралась нести нам жаркое в горшочках, выставила горшочки на поднос, повернулась к коридору, а оттуда на неё, как она сказала, выдвинулась кошмарная зелёная морда. От неожиданности она поднос выронила и закричала. А это зелёное подпрыгнуло, видимо тоже испугалось, забилось под стол и зашипело. Тут няня поняла, кто это, рассердилась, стала ужин с пола собирать… А рассердилась, потому что такое блюдо пропало. Муж, когда в кухню вошёл, застал там, – тут Елена рассмеялась, – потрясающую картину. В центре на карачках ползает Валентина Николаевна, вокруг неё очень живописно разбросаны остатки жаркого, от которых ещё поднимается пар, а напротив двери под столом сидит совершенно зелёная тварь с голубыми глазами. Бедная наша Басенька! Так нашу кошку зовут. Перепуганная, зелёная, а сама к нашему мясу принюхивается. Муж её вытащил и понёс выяснять, чьих рук дело. Хотя что там выяснять. Ясно и без выяснений. Не зря Илька с такой скоростью улепётывал.

– Чем же он её так отделал? – поинтересовалась Василиса.

– Известно чем. Краской. Хорошо, что не масляной. Развёл гуашь и вылил на Басеньку. Та и мявкнуть не успела.

– Вот ведь проказник. И что вы с ним сделали после этого? Как вы отреагировали?

– Отругали, конечно. И за то, что животное мучил, и за то, что няню напугал, и за то, что без ужина всех оставил. Ещё день с ним не разговаривали. Это, пожалуй, было эффективнее всего. Он дулся, потом прощения просил. Простили, конечно. Сами еле сдерживались. Нам уже смешно стало, но нельзя же воспитательный момент портить… Ох… э-э… простите, а как вас зовут? Мы разговариваем, а даже не представились друг другу. Меня зовут Лена.

– А меня Василиса.

– Какое имя красивое. Сказочное. – Василиса улыбнулась, она не первый раз слышала такую характеристику. – Да. Вот и живём с нашим Илькой как на вулкане. Не знаем, что и в какой момент стрясётся…

– Не переживайте. Дети очень редко живут без озорства и фантазий. Это даже хорошо, что Наиль такой выдумщик. У него живой ум. Это я вам как педагог говорю. Только вам ещё долго придётся корректировать его энергию, направлять в нужное русло. Наши кошек пока не красили, но тоже хороши. Добрались тут до нашей печки. Прыгать с неё собирались, да, к счастью, им роста не хватило на печку забраться. Но ведь доберутся. Чует моё сердце, они эту затею не оставят. Отвлекать их всех надо. Полезными дела… – Василиса подскочила со скамейки, не договорив. – Антон!

Елена тоже подскочила. Даже Юлия оторвалась от конспекта, а Екатерина Владимировна резко встала со своего пенька.

Пока одни мамы разговаривали, другая читала, а бабушка Андрюхи углубилась в мысли о работе, дети успели покинуть песочницу и перебраться к качелям, называемым в народе «солнышко». «Солнышко», как и «качалка», на остатках которой отдыхала Екатерина Владимировна, требовало ремонта. У него были отломаны перекладины, препятствовавшие круговому вращению. Двое из пятёрки принялись раскачиваться, не ведая страха, а трое остальных прыгали вокруг, стараясь затормозить их движение палками. И где они только раздобыли эти палки? Ситуация становилась угрожающей. Первой отреагировала Василиса. Она подбежала к качелям и остановила их, чуть не вывернув себе руки. За ней подоспели остальные взрослые.

Екатерина Владимировна, схватив Андрюху за плечи и делая ему внушение, вдруг услышала за спиной: «Никогда так не делай! Это опасно!» Голос был незнакомый, а вот интонации… Только один человек в её жизни говорил с такими интонациями. Но этого человека не могло здесь быть. Его больше нигде не могло быть. Да и голос был не мужской, а женский. Из недр памяти выплыла сцена: они в лесу, только что пережили несколько страшных минут, стоят около поваленного дерева. «Никогда так не делай! Это опасно!» Екатерина Владимировна обернулась. Позади неё в окружении детей стояли три молодые женщины. «Никогда так не делай! Это опасно!» Кто из них сейчас произнёс эти слова?

Ничего не подозревающие о переживаниях Яскевич Василиса, Елена и Юлия разобрали своих протестующих отпрысков и потащили их по домам.

* * *

1998

«Запах тайны» непонятным образом связался в воспоминаниях Антона с их пятёркой, хотя никаких очевидных причин для этого вроде бы не существовало. Антон с фотографией в руке встал из-за стола, прошёлся по комнате. Грустно… Никто ничего не замечал? Или кто-то видел, знал и молчал? Или все? Каждый что-то знал? А один из них всю жизнь старался ему навредить… Но как он сам-то мог ничего не видеть? Или не хотел? Поток сознания вынес на поверхность другой эпизодик из малышовой жизни. Незначительный, но, как оказалось, отлично сохранившийся где-то в глубинах памяти. И очень неприятный.

Антоха никак не мог понять, почему мама, всегда такая спокойная и рассудительная, мама, которая никогда на него не кричала, сейчас вдруг повысила на него голос. Почему он должен признаваться в том, чего не делал? Да, они бегали вокруг качелей с палками. Но почему мама считает, что это он затеял такую игру?

По дороге домой мама молчала, только крепко держала их с Анькой за руки и тащила за собой. Дома она сразу передала Аньку бабушке Яне, а его, Антошку, затолкала в комнату.

– Скажи нам, пожалуйста, Антон, – начала она строго, под словом «нам» имея в виду себя, отца и бабушку Клавдию, – как тебе такое пришло в голову? Мало того, ещё и других детей подговорил участвовать в своей глупой и опасной выходке.

– Что случилось? – спросила бабушка. Дмитрий лишь удивлённо переводил взгляд с жены на сына.

– Антон, расскажи сам, что вы делали! Расскажи!

– Это не я! Я никого не подговаривал! – в больших синих глазах Антошки плескалась обида.

– Да что произошло-то? – снова спросила бабушка.

– Видишь ли, мама, наш Антон подговорил детей на площадке взять палки и лупить ими по качелям, на которых тоже были дети.

– Как же так можно! – воскликнул папа.

– Это неправда! Неправда!!! – закричал Антошка. – Почему ты мне не веришь?! Почему вы все мне не верите?!

– Я очень хотела бы тебе верить, но факты говорят об обратном. Ты лидер. Ты и дома всегда втягиваешь Анечку в разные проказы.

– Неправда! Неправда! Неправда! – из глаз Антошки сами собой брызнули слёзы, вытирая их, он просто задыхался от бессилия хоть как-то доказать свою невиновность. – Ты не видела! Тебе кто-то сказал!

– Да. Кто-то сказал. Но это неважно. Я знаю, что ты способен повести за собой других детей.

Как ни странно, в словах Василисы, помимо осуждения, явственно присутствовала гордость за сына. Но в тот момент Антошка этого не понял, да и не мог понять или почувствовать. Несправедливость обвинений была для него настолько очевидна, что он впервые в жизни испытал чувство оскорблённого достоинства.

Антон уже давно забыл, каким было наказание, долго ли его осуждали родители, но то, что он ощутил в тот момент, осталось с ним на всю жизнь. Кажется, только бабуля была на его стороне. И сейчас он вдруг осознал, что его оболгали, и, как показало время, оболгали осознанно. Так называемый друг. Кто из четверых? Возможность была у каждого. Но вряд ли маленький ребёнок будет подходить к чужой тёте и рассказывать небылицы про её сына. Вечно весело скачущего Андрюшку, беззлобного любопытного Ильку, рассудительного, осторожного Миху да и добрую, внимательную Аньку просто невозможно было заподозрить в отвратительном поступке. Может, всё-таки Анька, как ни горестно об этом думать? Для неё одной «тётя» не была чужой, у неё одной абсолютно точно было время наябедничать…

* * *

27 июня 1936

Вчера ничего не писал. К вечеру сильно устали с непривычки. Сегодня уже легче. Постараюсь наверстать упущенное.

Отошли мы (баржи, как и любые суда, ходят, а не плавают) в шесть часов утра. Очень рано, но встали мы легко: у всех было радостное предвкушение путешествия. Река Бия судоходная, за день мы встретили три судна. Я в них не разбираюсь, поэтому могу сказать только, что одно из них было пассажирским, а два – грузовыми. Наша баржа идёт небыстро. К вечеру мы добрались до Усятского. Там команда баржи что-то выгрузила, что-то приняла, и мы заночевали прямо на барже. Ночью было холодно, но мы сбились поплотнее, согревая друг друга.

Бия – вторая по величине река Алтая. Её название происходит, скорее всего, от слова «бий», что на местном наречии означает «господин». Очень верное название. Бия величественна, хотя и не широка. Красота такая, что сердце заходится. Смотришь на окружающее великолепие природы, и настолько сильный восторг охватывает, что кажется, дыхание вот-вот остановится, в груди теснит до боли. Смотришь, смотришь, а наглядеться не можешь. Когда отплывали (правильно – отходили) над водою стоял туман. Потом он постепенно, как бы нехотя, стал расходиться, расступаться, рваться, уступая нашему движению. Вода, сначала тёмная, почти чёрная, начала светлеть и окрасилась (не могу подобрать точное слово – это было нечто необыкновенное), пожалуй, да, пожалуй, в лазоревый цвет. И вдруг как-то сразу, резко, в ней отразилось солнце. Мы все замерли, нет слов, чтобы передать то, что мы почувствовали. Уже только ради этого момента стоило отправиться в экспедицию.

Вечером, пока команда трудилась, мы вышли на берег. Местные жители встретили нас приветливо. Узнав, кто мы и откуда, разговорились с нами. Это было очень познавательно. Это они объяснили, что «бий» означает «господин». А ещё нам рассказали очень красивую легенду. Она пришлась мне по душе. Может быть, оттого, что я со дня приезда в Бийск нахожусь в романтическом настроении. Но об этом потом. Сейчас, пожалуй, я запишу её. Своими словами. Так, как запомнил.

Давным-давно, уже никто и не помнит, когда это было, жил на свете богатый хан, которого звали Алтай. У хана была дочь – красавица, каких свет не видывал, по имени Катунь. А неподалёку от них жил пастух Бий. Увидела Катунь Бия и полюбила. Узнал об этом Алтай, сильно разгневался: не подобает дочери хана любить простого пастуха. И решил он выдать дочь замуж как можно скорее. Катунь воспротивилась воле отца и сбежала из дома. Ещё больше разгневался хан и отправил войско в погоню за непокорной дочерью. Видя, что её вот-вот настигнут, обратилась Катунь в реку и бросилась со скал. Бий, который любил Катунь, тоже обернулся рекой. Алтай воздвиг на пути дочери скалы. И такие они были неприступные, что Катунь долго-долго билась о них. Когда силы уже покидали её, скалы всё же поддались её напору. Катунь вырвалась на свободу и слилась со своим возлюбленным в широкой долине.

Может быть, я не всё пересказал дословно, но смысл передал точно.

Сегодня мы покинули Усятское и направились в Лебяжье. Я по-прежнему восторгаюсь сказочным окружением. Мне доставляет огромное удовольствие общение с коллегами и попутчиками. Мы существуем как семь нот, как семь струн на одном грифе. Звучит претенциозно… Нет. Исправлять ничего не буду. Мы понимаем друг друга почти без слов. Отрадно, что и с присоединившимися к нам сотрудниками Бийского музея мы быстро нашли общий язык, даже подружились. Особенно с некоторыми.

А ещё с нами плывёт очень хороший мальчик – сын одной из местных музейщиц. Мы обещали сопроводить его к деду, который живёт в одной из деревень на нашем пути. Мальчик смышлёный, с явными математическими способностями. Ему всего десять лет, а он уже называет Карла Гаусса «королём математиков». Наверное, услышал от кого-то – не сам же придумал. Он знает о Пуанкаре и ленте Мёбиуса. Катерина взяла его под свою опеку, они всю дорогу о чём-то разговаривают, даже иногда спорят.

Про моё романтическое настроение. У неё удивительное имя, похожее на эхо в горах. Она, кажется, тоже обратила на меня внимание. Во всяком случае, я замечаю иногда её заинтересованный взгляд. Поговорить подольше нам пока не удалось. Мы только здороваемся. Несколько раз перекинулись парой слов о том, какая здесь изумительная природа, какой звенящий воздух, как здорово, что наше путешествие проходит по воде, и ещё о чём-то столь же «существенном». У нас впереди ещё много дней. Надеюсь… Впрочем, писать об этом не стоит.

Сегодня ночуем в Лебяжьем. Нас распределили по домам. Меня, Катерину и Азима, так зовут мальчика, поселили вместе. Мы представляем собой странную компанию: филолог-энтузиаст с далеко идущими планами, филолог-комсорг, кажется приглядывающий за мной (или это по личным мотивам?), и юный математический гений. Завтра конец нашего водного пути – Усть-Кажа.

* * *

1973

В детском саду готовились к празднику Первомая. Руководила всем любимая Антошкина да и Анькина воспитательница Нинель Виленовна. Она поручила Антошке рассказать стихотворение Акима «Цветные огоньки». Дома он честно с помощью бабушки всё выучил, после чего принялся скакать по коридору из конца в конец, радостно выкрикивая: «Разные-разные, голубые, красные, жёлтые, зелёные воздушные шары!» Слово «шары» он повторял по пять раз, растягивая последнюю «ы», насколько хватало дыхания. Бабушка Клавдия, бабушка Яна и дедушка Олис каждый по отдельности и все вместе просили его угомониться, но безрезультатно. Антошку переполняло беспричинно счастливое настроение. Если бы кому-то пришло в голову его связать, он и тогда не перестал бы восторженно вопить про шары. Хорошо, что Аньки не было дома – родители повели её к врачу: с двумя «бесенятами» сладу совсем бы не было. Наконец не выдержал Демьян Силантьевич. Он вышел в коридор, поймал Антошку за руку на очередном стихотворном вираже, строго посмотрел на прыгуна и ровным тоном спросил:

– Что нужно сделать, чтобы ты перестал орать?

Антошка сначала не воспринял его вопрос всерьёз, но сбился с ритма и замолчал. В квартире стало слышно, как между рамами кухонного окна шуршит проснувшаяся от весеннего солнца первая муха.

– Я жду, – так же ровно произнёс Демьян Силантьевич.

– А-а… Э-э… – замялся Антошка. – А я же уже не ору… – Он не мог понять, чего от него хочет этот дед.

– Может быть, мне поскакать вместо тебя? Посмотришь на себя со стороны.

– Э-э… – Мальчишка явно был озадачен, он не знал, что отвечать. Он на секунду представил себе, как будет выглядеть старик, галопом несущийся по коридору, и неожиданно для себя хихикнул.

– Хихикаешь? Ну-ну… – Из уст Демьяна Силантьевича это прозвучало угрожающе. Антошка притих.

И тут ДД вытворил такое… Его поступок оставил неизгладимое воспоминание у всех, кто находился в квартире в тот момент.

Пока Антошка, вновь поставленный в тупик неприятными интонациями соседа, хлопал глазами, Демьян Силантьевич без предупреждения сорвался с места и помчался по коридору, сопровождая свой бег невообразимыми коленцами и дикими завываниями: «Шары-ы-ы!!! Шары-ы-ы!!!» Во время своей выходки он удивительно соответствовал прозвищу Домовой, только это был какой-то взбесившийся домовой с развевающимися белыми космами и такой же белой бородой, прыгающей в такт безумной скачке. На новый шум из комнат повыскакивали обе бабушки и дедушка Олис. Узрев происходящее, они буквально онемели. Пока они приходили в себя, ДД прекратил показательное выступление, подошёл к Антошке и как ни в чём не бывало прежним ровным тоном спросил:

– Понравилось? – При этом его глаза казались совсем чёрными, как космическая пустота.

– Э-э… – снова промычал Антошка.

– Демьян Силантьевич, а что это сейчас было? – озвучил бывший у всех на устах вопрос Олис Тойвович.

– Наверное, воспитательный момент… – вместо ДД ответила Яна Ивановна. – Зато каков результат! Ти-ши-на!

– Надо было нам всем вместе… – Клавдия Васильевна не успела договорить, что надо было сделать всем вместе. Антошка перестал «экать» и выпалил:

– А подарите мне шарики! Пожалуйста! Разные-разные! Голубые, красные…

– Стоп! – воскликнул Олис Тойвович, чувствуя, что больше не выдержит бесконечного повторения дурацких стихов. – Стоп! Мы подарим тебе и Анечке шары. Какие хотите! Только помолчи, пожалуйста. Артист!

– Ну, вот и хорошо, вот и хорошо. – Демьян Силантьевич в последний раз сверкнул глазами на маленького соседа и ушёл к себе.

Внимание «артиста» переключилось на будущий подарок, и вирши были на время забыты. Вскоре вернулись младшие Карху. Анюта тут же прибежала к Вишнёвым и принялась возбуждённо рассказывать приятелю, как её возили в больницу, чтобы удалить гланды.

– Потому что у меня всё время ангины, а в больнице оказался карантин, а операцию отменили, – вывалила она информацию на своего друга. – Я теперь буду с гландами жить. А доктор сказал, что это, может, и лучше. Я не поняла, чего там происходит, но вроде гланды эти нужны там для чего-то. А ангины пройдут. Вот.

– А нам шарики подарят! Разные! Голубые! Красные! – тут Антошка почувствовал, что никак не может отвязаться от этих шариков. – Жёлтые! Зелёные! Воздушные шары!

– Правда? Кто подарит?

– Твой дедушка сказал, что подарят! Разные! Голубые! Красные! – остановиться он уже не мог. – Жёлтые! Зелёные! Воздушные шары!

В этот момент Василиса и Дмитрий, которые сначала слушали детский диалог посмеиваясь, поняли, что дело принимает серьёзный оборот. Бедного ребёнка заклинило.

– Прямо как у Марка Твена. «Режьте билеты, режьте билеты! Режьте осторожней!» – прошептала Василиса. – Дима, надо что-то делать. Надо его на что-то переключить. И что за стихи-то такие. Кошмар.

Дмитрий был абсолютно согласен с женой. По всем пунктам. И рассказ Марка Твена он помнил прекрасно. И правда надо было что-то делать. Он подумал, потом, к ужасу Василисы, не придумал ничего умнее, чем предложить:

– Тошка, Анюта! – Дети вопросительно посмотрели на него. – А слабо вам с печки прыгнуть?!

– Дима! – В свой возглас Василиса вложила все возможные чувства, кроме одобрения. – Ты в своём уме?

Но было уже поздно.

– Не слабо! Не слабо! – наперебой загомонили отпрыски. – Мы уже хотели! У нас не получилось! Никак!

– То, что вы хотели, мы знаем. Не вздумайте повторять попытки. Это вам не бабушкин шкаф, – уже спокойнее сказала Василиса.

– Ну мама! Папа! Давайте мы сейчас прыгнем! Папа, подсади меня! – нашёлся Антошка.

Дмитрий виновато смотрел на жену. Та пожала плечами. Ей и самой когда-то очень хотелось прыгнуть с этой печки. Они с Марти однажды тоже предприняли такую попытку. И у них ничего не вышло. А потом уже как-то не сложилось, всё время что-то отвлекало, было некогда.

– Хорошо, – вздохнула Василиса. – Дима, ты их только лови.

– Нет! Похоже, тут происходит массовое помешательство, – Клавдия Васильевна, которая до этого молча наблюдала за всеми и слушала, решила вмешаться. – Родители! Какие ещё прыжки?! Совсем разум потеряли!

– А мы подушки положим, – не очень уверенно предложил Дмитрий. Связываться с тёщей ему не хотелось.

– Мама, да пусть они разок прыгнут, успокоятся и потом без нас не полезут.

– Не уверена я, что они потом не полезут.

Бабушка чувствовала, что её сопротивление так или иначе будет сломлено. Одной против четверых ей было не устоять. Так и вышло. В ближайшие пять минут она с неодобрением смотрела, как двое взрослых обормотов, называемых родителями, готовили на её кровати подстилку для прыгунов, потом помогали сначала Анюте, потом Антоше забраться на печь. Маленькая Анька с горящими восторгом глазами легко слетела вниз и приземлилась ровненько в центре подготовленной площадки. С Антошкой всё вышло немного хуже. Уже отделившись от печки, он неудачно взмахнул рукой и сшиб кусок бордюра, который сам же старательно приладил на место после памятного неудачного штурма этой вершины. Вместе с куском от печки отделилось ещё что-то небольшое – Антошка не видел, что это было, – и упало на пол. Василиса и Дмитрий, занятые подстраховкой, и Анька, сосредоточенно следившая за приятелем, ничего не заметили. Зато этот предмет не ускользнул от внимания Клавдии Васильевны. Она подняла его – в несколько раз свёрнутый лист бумаги, развернула, побледнела и быстро спрятала в карман своего платья.

– Всё? Насладились полётом? – вопросы явно были заданы риторически, вид у бабушки Клавдии был необычно задумчивый. – Теперь марш ужинать! – высказав приказание тоже каким-то отстранённым тоном, как будто обращалась неизвестно к кому, она первая, ни на кого не глядя, вышла из комнаты. Вишнёвы проводили её недоумёнными взглядами.

– Что это вдруг произошло с любимой тёщей? – тихо проговорил Дмитрий.

– Не знаю… – удивлённо ответила Василиса. – О чём-то она вспомнила, наверное…

– Интересно, куда это она пошла? Похоже, не за ужином… А кстати, что там с ужином? – Насущная человеческая потребность вытеснила мысли о непонятном поведении Клавдии Васильевны.

Василиса засуетилась между столом, буфетом и холодильником, потом выскочила в кухню разогревать еду. Антошка и Анька переместились вслед за ней. В кухне уже хлопотала Зоя, и дети остались там же мешать матерям. Дмитрий вышел было из комнаты, но, увидев столпотворение у плиты, предпочёл дожидаться своей порции у телевизора. Марти, в отличие от него, даже носа не показал, зная, что ему-то уж точно в кухне делать нечего.

Пока молодёжь сновала туда-сюда, Клавдия Васильевна сидела за столом в комнате старших Карху. Напротив неё сидела Яна Ивановна, а Олис Тойвович курил, стоя у открытой форточки. Он отрешённо глядел на противоположные окна, в одном из которых виднелись силуэты пожилой женщины и небольшой кошки. В центре стола лежал местами изломанный порыжевший лист плотной бумаги, который несколько минут назад выпал из печного бордюра.

– И как она не сгорела за столько лет?! – воскликнула после долгого молчания Яна Ивановна.

– Да! Лучше б сгорела совсем! – с непонятной досадой ответила соседка. – Я думала, всё! Больше никогда об этом и не вспомню! А тут на́ тебе! И что нам с ней делать?

Олис Тойвович не обернулся, только плечами пожал, продолжая разглядывать женщину в окне напротив. Молчала и Яна Ивановна. Через некоторое время она усмехнулась и предложила:

– Взять всем отпуск и поехать.

– С ума сошла? – задумчиво спросил Олис Тойвович.

Вопрос не требовал ответа, поэтому женщины промолчали.

– Никуда ехать не надо. Ничего мы не найдём. А если и найдём, ничего хорошего из этого не выйдет. Одна беда выйдет. Пете судьбу эта дрянь поломала, и не только Пете… Уничтожить следует, вот что. Не дай бог дети найдут. Они точно полезут куда не надо.

– Ты права, Клава, права. Только до сих пор ни у кого рука не поднялась её уничтожить. И у нас не поднимется. Перепрятать надо. – Яна Ивановна говорила не очень уверенно. Сомнения одолевали всех троих. – Олис! Что ты там разглядываешь? Отвлекись. Надо же что-то решать!

– Спрячем, – не отвечая на вопрос жены, произнёс Олис Тойвович. – Но сделаю это я. Один. Меня тогда с вами не было. Никто не должен ничего знать. Чтоб соблазна не было. Точка.

Произнеся «Точка», он обернулся и снова взглянул куда-то за окно. Вид у него был такой, точно он мысленно с кем-то советовался, вероятно с самим собой.

– Что же… Наверное, так будет правильно. Если суждено кому-нибудь ещё в эту историю попасть, то наверняка попадёт. Но от нас это уже зависеть не будет.

– Послушайте, друзья мои. – Клавдию Васильевну не покидало неясное беспокойство. – Это только часть целого. У кого другие? А ещё ведь были какие-то предметы… Где они? У кого? А вы уверены, что, кроме нас, свидетелей не осталось? Яна, сколько вас там было?

– Кажется, пятеро… не считая меня… Но точно знаю, что, кроме Пети, ещё двое войну не пережили. Остались я и Катерина. Где она, что с ней – не знаю. А это, – она указала на кусок бумаги, – разрезали и разделили, кажется, на четыре части. Я не брала. Ничего не брала. Я тогда с ними вообще случайно оказалась.

– Уверена? А с вами ещё какой-то мальчик был?

– Нет. Вряд ли. Он был местный. Не думаю, что он… Нет… Это было бы слишком фантастично. Скорее всего, он там и остался. Что его могло привести в Ленинград? А может быть, и его уже нет в живых?

– Может быть, конечно. А копию никто не сделал?

– Вот за это поручиться не могу. Но, скорее всего, нет.

– Послушайте, девушки. Если бы кто-то и охотился за этой бумагой, то уже давно бы объявился. Сколько лет прошло, сколько всего за эти годы случилось. Всё. Давайте её сюда. Постараюсь так спрятать, чтобы и через сто лет не нашли. А кроме этого вы больше ничего оттуда не притащили? Может, тоже прибрать подальше?

– Было кое-что… – вспомнила Яна Ивановна. – Но не у меня… Клавдия?..

– Если у нас что и было, то я не знаю, сохранилось ли… – Клавдия Васильевна помолчала. – Я вот что подумала… А вдруг бумажка эта неспроста появилась? Вдруг это знак, что пора что-то делать? Может, вернуть всё, где раньше лежало?

– Может, и вернуть, а не прятать, – Олис Тойвович засомневался в ранее принятом решении. – Пусть этот фрагмент остаётся, только где всё остальное, что вернуть надо? Вопрос!